Пушкин – Тайная любовь

«А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас… (VI, 188)

Напомню, кстати, что место, где Бакунина впервые увиделась с Пушкиным, великосветская деревня Царское Село. Время действия – невозвратная для них обоих первая молодость с его тогдашним идеалом безмерно уважающей своего мужа жены Екатериной Андреевной Карамзиной, в точном соответствии с характером которой сейчас поступает его Татьяна с влюбленным в нее Онегиным:

«Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна». (VI, 188)

Выходя замуж, Екатерина как будто свободно вздохнула после многих лет тяжелого труда. Фрейлина Александры Федоровны Анна Шереметева, благословлявшая по поручению императрицы Екатерину на брак с Полторацким по обычаю иконой, после выхода Бакуниной замуж писала: «Она так счастлива, что плачет от радости»[168]. Хорошо видно, что нервишки у нашей героини давненько уже серьезно пошаливают…

Какой-то нереально жизнерадостной, болезненно восторженной выглядела Екатерина и на предыдущем портрете кисти все того же Александра Брюллова в период их примерно двухлетнего романа. Александр Павлович за долгие годы близкого знакомства со своей ученицей хорошо знал ее жизнь, понимал ее душу. Свободно растянутый рукой узел зацепленного за шею шелкового кроваво-красного шнурка на его портрете Екатерины – корректный намек на пережитую ею ужасную шнурочную петлю. Поддерживаемый этим шнурком белоснежный, как стерильная медицинская вата, меховой воротник такой же кроваво-красной «дедморозовской» шубейки – уточнение того, что несчастье с Екатериной, оставившее теперь уже подзажившую, побледневшую тонкую странгуляционную бороздку на шее под ее подбородком, имело место несколько лет назад зимой, в рождественские фрейлинские каникулы.

Белизна и пышность наряда Екатерины призваны убеждать в том, что наша девушка уже вполне оправилась от своей беды. Перенесенные страдания в ее облике на фоне густо нарумяненного лица выдают одни кажущиеся просто огромными «выцветшие» впалые глаза. Взгляд их грустен, холодноват и недоверчив, губы растягиваются в едва намечающуюся улыбку с заметным усилием. Лихо торчащий в прическе безоблачно-голубой бант и весь преувеличенно бодрый облик Екатерины призваны свидетельствовать о том, что она вполне научена собственным горьким опытом – уважает себя за то, что смогла выжить в экстремальной ситуации и впредь ни на какие мужские «удочки» ни за что не попадется. Это своеобразная ирония по отношению к Екатерине самого такого же, как все прочие мужчины, «рыболова» – имевшего с нею близкие отношения художника Александра Брюллова.

Е.П. Бакунина, художник А.П. Брюллов, 1830—18321

Это были последние столичные выполненные рукой мастера и симпатизирующего своей натуре человека портреты красавицы и светской щеголихи Екатерины Павловны Бакуниной. Словно ее прощание со своей амбициозной молодостью на грани перехода к новому – тихому, провинциальному – этапу ее жизни.[169]

Современники вспоминают, что супруг Екатерины, «маленький, худенький, очень живой человечек, с умным лицом и насмешливой улыбкой», любил и ревновал свою вторую жену. И, вероятно, не в последнюю очередь – к ее прошлому, из которого ему явно было кое-что известно.[170] Не мог он, конечно же, не знать о проходившем едва ли не на его глазах романе Екатерины с художником Брюлловым. Наверное, в большей мере именно по этой причине свой портрет 1835 года заказал не старому приятелю своей жены Александру, а его родному брату Карлу Павловичу Брюллову.

Не могла остаться необъясненной мужу самой Екатериной и причина появления травматической полоски у нее на видном месте – у подбородка. И лишь то, что было с нашей девушкой в ее далекой молодости, имело шанс остаться только их с Пушкиным тайной:

ХХХIII

Вперил Онегин зоркий взгляд:
Где, где смятенье, состраданье?
Где пятна слез?.. Их нет, их нет!
На сем лице лишь гнева след…

ХХХIV

Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной…
Всего, что мой Онегин знал… (У1, 182)