Пушкин. Тютчев: Опыт имманентных рассмотрений

Мозаика расходящихся значений – важнейшая черта онегинской стилистики. В мотиве сна как бы изначально предполагается смысловой континуум, в котором интерпретируются и растворяются составляющие. Да и вообще установка на сквозное движение смысла вполне естественна. Однако в «Евгении Онегине» явственно просматривается иной, противонаправленный процесс, суть которого состоит в локальном удерживании смыслов отдельных мест и в их постоянном стилистическом расподоблении. Не сплав, а мозаика, калейдоскоп значений. Такое описание поэтики снов романа подтверждается сходными явлениями на других порядках, например, в области характеристики персонажей. Комментируя жест Онегина на именинах Татьяны, когда «Он молча поклонился ей; / Но как-то взор его очей / Был чудно нежен. Оттого ли, / Что он и вправду тронут был, / Иль он, кокетствуя, шалил» (5, XXXIV), чаще всего говорят о неискренности и донжуанстве героя, исходя, впрочем, из общих отрицательных презумпций. К тому же в первой главе есть момент, казалось бы, готовый подтвердить это мнение: «Как взор его был быстр и нежен, / Стыдлив и дерзок, а порой / Блистал послушною слезой!» (1, VII). Но связки не получается, потому что Пушкин не выстраивает характеры персонажей, и черты, упомянутые в одном месте, не подтверждаются при их появлении в другом. То же можно сказать по поводу отдельных перекликающихся реплик различных персонажей, которым можно приписать смысл. В конце своей проповеди Онегин говорит: «Так видно небом суждено» (4, XVI), а главою раньше няня отвечает на вопрос Татьяны: «– Так, видно, Бог велел» (3, XVIII), но почему-то никто не приписывает герою народного фатализма, выраженного перифрастически, и не замечает единоначатия. Наконец, всегда обсуждают реплику Татьяны «Я вас люблю…», не вспоминая, что в своем монологе Онегин уже говорит ей «Я вас люблю…» и что содержание и построение высказываний совершенно одинаковы: абсолютный смысл признания делается модальным в первом случае и антитетическим – во втором. Правда, здесь из двух отказов, взятых вместе, кое-что следует: брак соединяет, а любовь – нет. Однако это спорно, и поэтому правила фиксированных смыслов, укороченных ассоциаций и «стилистических вилок» в отношении «Евгения Онегина» сохраняются, хотя взаимоисключающие силы архитектоники способны потребовать иных решений.

Вернемся к снам романа. Трудно говорить об упорядоченности сна вообще, потому что его иногда даже отрицают как феномен.[228] Тем не менее, сны «Евгения Онегина» внутри поэтического устройства романа становятся его компонентом и поэтому в достаточной степени обозримы. Мотивные поля сна, встречаясь в каждой главе, распределяются в подобии ритма. Так, в третьей главе мотивное поле VIII–XIII строф уравновешено ближе к её концу письмом Татьяны, где его средняя часть, в которой героиня переходит с Онегиным на «ты», выстроена на различных значениях сна, предваряя тем самым восьмую главу. В шестой главе начальные строфы, содержащие описание ночлега именинных гостей, которые затем навсегда исчезают из повествования (кое-кто еще раз упоминается в седьмой главе), перекликаются с последними строфами, где рассеяны сны автора. В седьмой главе мотив опять возникает в начале, но потом лишь слегка аккомпанирует содержанию почти до конца. Впрочем, если согласиться с Т. М. Николаевой, что посещение Татьяной усадьбы Онегина окутано аурой сна и полуреально,[229] то эпизод в этой главе окажется доминантой мотива.

Из других доминирующих мест выделяются четыре. Они схватывают все пространство мотива сна и, кроме того, поддерживают и в значительной мере определяют композицию романа в целом. Это день Онегина (первая глава), сон Татьяны (пятая глава), вся восьмая глава и концовка «Отрывков из путешествия Онегина» («Тихо спит Одесса» и далее). «День Онегина», будучи опоясан пробуждением и сном, концентрируя в качестве синекдохи восемь лет молодости героя, смешивая вымышленных и реальных лиц, взаимозаменяя Онегина и автора в театре и на балу, предстает праздничной феерией «веселых снов» (4, XLV). «Сон Татьяны» собирает в себе универсальное начало, которое распространяется на весь роман. Описание одесской ночи предельно кратко и безмерно содержательно, так как выдвинуто на самый край текста.