Пушкин в 1937 году

Продолжая поиски в Ленинграде, я убедился, что в этой области мы знаем ничтожно мало, и те материалы, которыми приходится пользоваться, очень немногочисленны, не считая народного лубка, в котором попадаются вещи выдающегося художественного значения.

Моя настойчивость в поисках подлинного материала вызвана тем, что понятие о «русском стиле», сложившееся у широкой публики по работам ряда «славянофильствующих» художников-стилизаторов конца прошлого и начала нашего века, представляется мне фальшивым, сусальным, пряничным «стилем рюсс», дошедшим до нас на этикетке сигарет «Тройка».

Этой же декоративной стилизованностью отличались многие из работ моих предшественников — иллюстраторов «Сказок». Особенно это относится к изображению таких персонажей сказок, как царь Салтан, князь Гвидон, царевна Лебедь, царь Додон.

Уже сами имена — Салтан, Гвидон — говорят об их восточном происхождении. Эти же персонажи присутствуют в народном лубке XVIII века, и там они изображены в чалмах, в нерусских костюмах. У нас же их представляли традиционными русскими пряничными царями. Даже у Рябушкина в иллюстрации к «Царю Салтану» князь Гвидон — типичный русский отрок.

Я на этом останавливаюсь потому, что при иллюстрации вообще, а тем более при иллюстрации Пушкина, нужна величайшая продуманность каждого образа, и изображение должно возникать из той же посылки, из которой родилось слово.

Большинство упомянутых выше персонажей пушкинских сказок, за исключением царя Додона, не вошли в мои рисунки. Меня даже упрекали за то, что к самой большой и красочной сказке «О царе Салтане» я сделал рисунок с корабликом на слова:

Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал.

Причина этого та, что я делал только по одному рисунку-фронтиспису к каждой сказке. Иллюстраторы знают, что это гораздо труднее, чем иллюстрировать всю вещь — ситуацию за ситуацией.

В частности, к «Царю Салтану» особенно трудно найти тему для фронтисписа, которая не звучала бы случайно взятым эпизодом. В этом отношении остальные сказки гораздо благодарнее — так, финальные сцены в сказках «О попе и его работнике Балде» и в «Золотом петушке» прекрасно отражают основную тему. Так же и в сказке «О спящей царевне» образ злой и завистливой красавицы мачехи — определенно центральный образ.

Что касается царя Салтана, то я сделал к нему целый ряд рисунков на разные эпизоды сказки (быть может, когда-нибудь позже мне удастся их осуществить, иллюстрируя всю сказку) и отбрасывал их один за другим, так как для фронтисписа они не годились. А потом, вспоминая всю сказку, я поймал себя на том, что из всего выплывают слова:

Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах… —

и сделал рисунок с корабликом.

Мне хотелось бы остановиться еще на одной особенности пушкинских сказок. Они, если можно так выразиться, «сказки среди белого дня». Несмотря на фантастичность и сказочность формы, они по содержанию, по духу своему, по конфликтам характеров и положений глубоко реалистичны. Например, в «Сказке о рыбаке и рыбке» «сказочно» только допущение, что рыбка может сделать все, что захочет. В этом, мне кажется, причина того громадного обаяния и настоящей народности сказок, которые делают произведение вечным.

Но в то же время это ставит и особо большие трудности перед художником, иллюстрирующим сказки.

Я с большим увлечением работал над своей задачей. Те шесть рисунков, которые выйдут в юбилейном издании «Сказок», только часть того, что было мною сделано, и, боюсь, малоудачно. Но я не оставляю мысли о продолжении этой работы и надеюсь добиться в будущем лучших результатов.

Л. А. Динцес

О НАРОДНОСТИ

Мое выступление вызвано рассказом Евгения Адольфовича Кибрика о его работе над иллюстрациями к сказкам Пушкина.

За последние годы мое личное отношение к Пушкину — отношение рядового читателя — своеобразно изменилось. Произведения Пушкина, когда-то казавшиеся основными, заняли второе место, а особую значительность приобрели общечеловеческие темы «Моцарта и Сальери», «Каменного гостя», «Дон-Жуана», с одной стороны, а с другой — те сказки, песни и отрывки, которыми поэт теснее всего связал свое творчество с народным.

Не только глубоко национальное, ставшее общечеловеческим, но главным образом глубоко народное делает для меня поэта особенно близким, особенно созвучным сегодняшним дням.

Лучшими из дореволюционных считались иллюстрации к Пушкину работы Александра Бенуа. Но когда я их недавно перелистал, то с особенной обнаженностью в них проступили мирискуснический декоративизм и ретроспективное любовательство. Это касается сюиты к «Медному всаднику». Что же касается иллюстраций к «Капитанской дочке», то их просто следует забыть, так как своей субтильностью они извращают правильное понимание повести.