Пушкин в Михайловском

«Прямо, без обиняков, как истинному таланту», высказывал Пушкин свои критические замечания и Рылееву — автору «Дум». Отношения Пушкина к Рылееву были самые дружественные. Он вполне отдавал должное как личным качествам, так и таланту молодого поэта, предсказывал ему большое будущее. Радовался каждому успеху: «Он в душе поэт»; «Ради Христа! чтоб он писал — да более, более!» О поэме «Войнаровский» говорил, что она ему «очень нравится», что «эта поэма нужна была для нашей словесности». Но «Думы» подверг самой суровой критике. Исторические герои Рылеева не могли удовлетворить его, так как не были полнокровными, жизненно убедительными, индивидуальными. «…Все они слабы изображением и изложением,— писал Пушкин.— Все они на один покрой: составлены из общих мест…», по заданному плану. Сухой рационализм, резонёрство, назойливый дидактизм лишают характер истинности, реальности. А там, где отсутствуют истинность, реальность, отсутствует и народность. «Национального, русского нет в них („Думах“] ничего, кроме имён…» «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? — спрашивал Пушкин в письме Бестужеву.— Мнение своё о его Думах я сказал вслух, о поэмах его также». Критические высказывания Пушкина, как всегда, сугубо принципиальны и нелицеприятны.

В своих замечаниях на статью Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов», опубликованную в «Полярной звезде» 1825 года, Пушкин возражал против утверждения, что «у нас есть критика, а нет литературы». «Где же ты это нашёл? именно критики у нас и недостаёт… Мы не имеем ни единого комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который в басне столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж.-Б. Руссо». «Наша словесность…— с гордостью пишет Пушкин,— не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы». Этими же качествами должен обладать критик. «…Покаместь мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет…»

Решительно разошёлся Пушкин с Рылеевым и Бестужевым в понимании первой главы «Евгения Онегина». Ещё в январе 1825 года он обращался к Рылееву: «Бестужев пишет мне много об Онегине — скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать всё лёгкое и весёлое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно должно будет уничтожить и Orlando furioso, и Гудибраса, и Pucelle, и Вер-Вера, и Рейнике-фукс, и лучшую часть Душеньки[176], и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc, etc, etc, etc… Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии…»

Рылеев не возражал против того, что «картины светской жизни также входят в область поэзии», но категорически настаивал на том, что «Онегин» «ниже Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника». Со своих романтических позиций и он, и Бестужев не могли правильно оценить великое новаторство пушкинского романа. Избранный поэтом «предмет» — обыденная жизнь столичного светского молодого человека — Бестужеву представляется «низким». Он ратует за «высокую поэзию», которая «колеблет душу… её возвышает». Подтверждая, что Онегин — лицо жизненно достоверное («вижу человека, которых тысячи встречаю наяву»), Бестужев упрекает Пушкина в том, что он не поставил своего героя «в контраст со светом», а показал просто таким, как «наяву», и предлагает в качестве образца байроновского «Дон Жуана». Пушкин очень сдержанно отвечал Бестужеву в письме 24 марта: «…всё-таки ты не прав, всё-таки ты смотришь на Онегина не с той точки, всё-таки он лучшее произведение моё. Ты сравниваешь первую главу с Дон Жуаном.—Никто более меня не уважает Дон Жуана (первые 5 пес., других не читал), но в нём ничего нет общего с Онегиным. Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь её с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? О ней и помину нет в Евгении Онегине. У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры. Самое слово сатирический не должно бы находиться в предисловии. Дождись других песен… ты увидишь, что если уж и сравнивать Онегина с Дон Жуаном, то разве в одном отношении: кто милее и прелестнее (gracieuse) Татьяна или Юлия? 1-ая песнь просто быстрое введение, и я им доволен (что очень редко со мною случается). Сим заключаю полемику нашу…»

Пушкин понимает, что для правильной оценки его романа нужна новая точка зрения, которой ещё нет даже у самых близких ему современных литераторов. Доказывает, что неправомерно подходить к «Онегину» со старыми мерками, привычными понятиями, как неправомерно требовать от него байроновской сатиры. Сказать более определённо, почему в «Онегине» сатиры «и помину нет», чем сказал («у меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры»), Пушкин не мог в письме, отправляемом по почте… Не случайно сразу за фразами о сатире следует: «Ах! Если б заманить тебя в Михайловское». Нужен был откровенный серьёзный разговор с другом, которого Пушкину так не хватало.