Пушкин в Михайловском

– Не знаю… Бумагу какую-то батюшке под расписку вручил.

Лев начал вдруг мямлить. Было заметно однако, что он уже знает, кого та бумага касалась.

– Ну, говори: обо мне?

Левушке было приказано, чтобы молчал, и он только кивнул головой утвердительно.

– Требуют сведений о поведении? – резко спросил Александр. – О переписке?

Лев было снова замялся, но уже по лицу его Пушкин уверился, что точно, догадка его была справедлива. Он медлить не стал. Пора наконец иметь объяснение. Этого требует честь.

И, отстранив рукой брата, пытавшегося его удержать, он направился прямо к отцу; все же и Лев вошел за ним следом. Ссора была неминуема, но разыгралась она, однако, не сразу.

Отец сидел у стола в теплом халате, вытянув ноги и склонясь над какой-то бумагой, которую тотчас и прикрыл узкой худою рукой. Он обернулся на скрип и недовольно поглядел на вошедших.

– Я занят, – сухо сказал он, не отнимая руки от бумаги. – Что за манера входить безо всякого дела?

– Я думаю, сын может войти к отцу и без доклада, – ответил, сдерживаясь, Александр. – И к тому же у меня самого важное дело касательно вас. Прошу у вас позволения объясниться нам наконец откровенно.

– В чем объясняться? – вскипел Сергей Львович. – Какие у нас могут быть объяснения? Я понимаю, если бы, движимый чувством раскаяния, ты пришел склонить предо мной повинную голову, я отложил бы дела, потому что я – настоящий отец. А ты хоть мой сын по рождению, но…

Тут он взглянул на старшего сына и замолчал, заметив, как тот побледнел. Левушка был в стороне, видимо, также волнуясь, страдая.

– Что ж, продолжайте, – все еще сдержанно сказал Александр.

Тогда Сергей Львович, и для себя неожиданно, резко вскочил и мелко затопал ногами. Голос его, как на скрипке, внезапно взвился на такие высоты, что походил скорее на визг.

– Я прошу тебя выйти, оставить меня! Я не хочу с тобой говорить! Я не могу тебя видеть!

Пушкин сжал зубы, бледность его еще возросла. Что-то хотел он промолвить, но губы его лишь беззвучно зашевелились. Он было сделал стремительный шаг по направлению к отцу, но сразу вдруг круто повернул назад и выбежал вон. Лев хотел было последовать за ним, но отец, задыхаясь, приказал ему остаться. Молчание воцарилось в комнате.

Левушка сел. Отдышавшись, сел и отец.

– Сядь!

– Я давно хотел сказать тебе… Я тебе запрещаю общаться с этим чудовищем! Это ужасно: быть отцом сына, лишенного человеческих чувств… Да, да… это истинный выродок! Я это теперь себе уяснил.

Александр ничего этого не слыхал. Прямо с крыльца он побежал на конюшню и едва мог дождаться, пока Никита оседлает ему лошадь. Это было всегдашнею привилегией старого дядьки. Ему предстояло также уехать со старшими Пушкиными в Петербург, и он отчасти грустил о минувших днях совместного их бытия с Александром Сергеевичем. Любил он порою и поболтать, тряхнуть стариной, но сейчас не позволил себе промолвить ни единого слова. Барин был в гневе, а под горячую руку ему не попадайся!

Пушкин тотчас поскакал прямиком по аллее и через лес на дорогу в поле. Конь был горяч, и волнение седока мгновенно ему передалось. Это была то безумная скачка, то, сдержанный крепким рывком, конь выступал медленным шагом, высоко поднимая передние ноги, все еще как бы сам на себя набегая. Движение всегда приводило в себя. Пушкин овладевал постепенно своею неразрешавшейся бурей. Но где же исход? Объяснение их так и не состоялось. Он может, пожалуй, не говорить и совсем, но тогда надо бросить свой дом и уехать… Куда? Он был привязан. Переселиться в Тригорское? Но и без того пропадает там целыми днями. Просить по начальству, чтобы ему назначили новую ссылку? Куда же, однако? Ах, не все ли равно!

Утомив и коня и себя двухчасовою ездой и возвращаясь медленным шагом, он вдруг заметил Ольгу и Льва. Они шли впереди – также к дому. Сочетание это было не очень привычно. Брат и сестра, конечно, любили друг друга, но никакой, даже простой искренней нежности в чувстве их не было. На этот же раз гуляли вдвоем, и разговор был горяч.

Пушкин услышал только одно: как, для себя необычно, Ольга воскликнула:

– Он не должен был так говорить про Александра, и ты не должен был позволять ему этого!

Ясно, что речь об отце. Милая Ольга…

Ольга была за него…

И, подскакав, на ходу соскочив, он крепко обнял за шею сестру и поцеловал ее в щеку. Это была горячая ласка, и Ольга зарделась.

– На Льва не сердись. Я за себя сумею ответить и сам.

Сергей Львович, как оказалось, выдержал младшего сына около часа, читая ему нотации самого высокого стиля и не скупясь на самые резкие выражения по адресу Александра. Ольга не скрыла их в своей передаче; когда бывала взволнована, она ничего не могла утаить. Лев себя чувствовал скверно. Он так не хотел столкновения! Он искоса взглядывал на старшего брата и никак не мог предугадать, что же произойдет; по виду, однако, был Александр сдержан, спокоен.

– Отец почти невменяем сегодня… – Лев произнес это у самого дома и таким просительным тоном, точно надеялся отвести грозу окончательно.