Пушкин в Михайловском

Весной 1837 года, по просьбе А. И. Тургенева, М. Ю. Виельгорского, Г. А. Строганова, Натальи Николаевны Пушкиной, при содействии псковского губернатора А. Н. Пещурова псковский землемер Илья Степанович Иванов приехал в Михайловское, чтобы запечатлеть вид места, где жил и творил Пушкин. С рисунка Иванова известный художник П. А. Александров сделал литографию. Ее теперь все знают. Она воспроизводилась тысячи раз. На ней изображены двор, усадьба Михайловского, дом поэта, флигеля, куртины, сад, дорожки, Пушкин на коне верхом, Осиповы, едущие в карете, на ветхом крыльце дома няня – Арина Родионовна. Но не только это изобразил Иванов. Есть в литографии еще одна деталь. Все думают, что это просто группа крестьян, изображенная для оживления пейзажа.

А что это за старик с клюкой, идущий мимо усадьбы? А не старик ли это Еремей? А кто эти семеро возвращающиеся с граблями и косами с сенокоса? А может, это и есть дворовые: Прасковья – племянница Ульяны, Настасья Михайлова, Дмитрий Васильев и другие? А что это за маленькая девочка, идущая рядом со взрослыми? Да это, конечно же, дочка Андреевой Дарьи – малолеток с косичками.

Вот и выходит, что «Сельцо Михайловское» Иванова – это не только изображение усадьбы Пушкина, но и портреты близких к нему людей, начиная от Арины Родионовны до девочки-малолетки, дочки Дарьи Андреевой.

Илья Степанович Иванов не был художником. Он был всего лишь землемером-топографом, чертежником. Он, конечно, старался быть точным в своем рисунке. На литографии словно ожившая опись Михайловского. Других изображений исторического сельца у нас нет. Поэтому ивановский рисунок бесценен.

Жизненок

Он был любим, по крайней мере так думал он, и был счастлив. Работалось легко и радостно. Был в ладу со всеми окружающими и самим собой. Носился по комнатам колесом, пел на все лады, хохотал, лаял на пса, сидевшего на крепкой цепи около людской. Палил из пистолетов и дедовской пушчонки, пугая кур и индюшек, теснившихся возле погреба. Всюду совал свой нос: на конюшню, в птичник, на гумно, в пчельник, кузницу, сад. Был добр и ласков со всеми.

В это утро он проснулся рано. Ногой откинул полог, высунулся из кровати, лохматый, как домовой. Вскочил, подбежал к окну, ударил ладонью по раме и с треском распахнул створки. Крикнул в двор: «Во благодать-то!»

Сидевший под окном на кусте сирени скворец испуганно шарахнулся в сторону и закричал, как подстреленный. На его крик отозвался весь выводок мелюзги, теснившейся в скворечнике под окошком. Поперхнулась иволга, голосившая на вершине березы.

Махнул рукой – да ну вас!

Накинул рубашку. Подошел к зеркалу. Сделал страшную рожу. Отодвинулся. Погладил кудри. Причесался. Подумал: «Великолепен, многая лета болярину Александру!» Вздохнул. Сел верхом на локотник кресла. За отсутствием живых собеседников он любил в своем осадном сидении вести воображаемые разговоры с друзьями, с царем. Говорил, говорил, говорил… После таких разговоров на душе становилось легче и свежее.

Еще вчера, по получении очередного послания от брата Льва, решил по душам поговорить с ним. Ужо ему!.. Взял трубку. Потянулся за огоньком к лампадке. Раскурил табак. Все вокруг стало как в тумане. Пересел в кресло так, чтобы в зеркале отражался портрет Жуковского – «побежденного учителя». Закинул ногу на скамейку, принял удобную позу. Пустил еще раз облако дыма и стал выговаривать брату:

– Милый друг мой, братец Левинька! Все вы давно за мной наблюдаете. Справки собираете… Я ведь вас знаю. Встревожились?! Извините, дорогие. Да, у меня все не так, как вы хотите. Все не так… Ах, как мне тошно от всех ваших родственных поучений, от всех этих «веди себя как следует, веди себя как следует…» Он должен вести себя как следует! Надоело! Мать вашу в рифму! Pardon. Ecoutez bien. Savez-vous pourquoi je voulais vous gronder? Non? Миль пардон![7]

Так вот, слушай меня хорошенько, мой дорогой братец! Я прошу тебя запомнить раз и навсегда. Преображенье мое совершилось, и я воскрес душой. Между мною и всеми вами теперь легла великая пропасть. Вы – и те, и те, и те – на том, а я на другом берегу. Вы на этом, а я на другом свете. Поймите это хорошенько…

Брат Лев. Остановись, что ты говоришь! Как я боюсь за тебя!

Пушкин. Не бойся, хуже не будет. Не может быть! И не суди, пожалуйста, мои поступки вашим столичным аршином. Я порвал со всеми моими идолами. Мне теперь стыдно за себя. Святое Провиденье открыло предо мной путь к свету. Теперь я знаю – что я, где я, зачем я, для чего я!..

За окном громко запела иволга. Пушкин повернулся от зеркала к окну и увидел скворца, который сидел на ветке сирени, не решаясь приблизиться к скворечне. Птенцы ревели истошно.

– Ну иди, иди скорей, дурья голова, – крикнул ему Пушкин и захлопнул окно. И вновь стал выговаривать брату: – Ну что, милый, хочешь мои новые стихи послушать? Слушай же и не перебивай: