Подъезд с утра был аттакован публикой до такой степени, что Данзас должен был обратиться в Преображенский полк с просьбою поставить у крыльца часовых, чтобы восстановить какой-нибудь порядок: густая масса собравшихся загораживала на большое расстояние все пространство перед квартирой Пушкина, к крыльцу почти не было возможности протискаться. Между принимавшими участие были, разумеется, и такие, которые толпились только из любопытства. Данзас был ранен в турецкую кампанию и носил руку на повязке. Не ранен ли он тоже на дуэли Пушкина, спросил Данзаса один из этих любопытных.
Около 12 часов больной спросил зеркало, посмотрел в него и махнул рукой. Он неоднократно приглашал к себе жену. Вообще все входили к нему только по его желанию. Нередко на вопрос, не угодно ли вам видеть жену или кого-нибудь из друзей, – он отвечал: я позову.
1 час (29-го). Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует. Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страдает; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берет ее за руку. Александрина плачет, но еще на ногах. Жена – сила любви дает ей веру, когда уже нет надежды! Она повторяет ему: «Tu vivras!!» («Ты будешь жить!!» – фр.).
Я сейчас встретил отца Геккерена: он расспрашивал об умирающем с сильным участием; рассказал содержание, – выражения письма Пушкина. Ужасно! ужасно! Невыносимо: нечего было делать… Весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем. Сени наполнены несмеющими войти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрово, входит в его кабинет и становится на колена. – Антонов огонь разливается; он все в памяти.
К нему никого не пускали, но Елизавета Михайловна Хитрово преодолела все препятствия: она приехала заплаканная, растрепанная и, рыдая, бросилась в отчаянии на колени перед умирающим поэтом.
Пульс стал упадать приметно и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 янв., – и в Пушкине оставалось жизни только на 3/4 часа! Пушкин раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно:
– Позовите жену, пусть она меня покормит.
Д-р Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую – и приникла лицом к челу отходящего мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал:
– Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!
Когда этот болезненный припадок аппетита был удовлетворен, жена Пушкина вышла из кабинета. Выходя, она, обрадованная аппетитом мужа, сказала, обращаясь к окружающим:
– Вот вы увидите, что он будет жив!
А.С. Пушкин 29 января 1837 г. Гравюра Л.А. Серякова. 1880 г.
Скоро подошел я к В. А. Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: «Отходит!». Бодрый дух все еще сохранял могущество свое, – изредка только полудремотное забвение на несколько секунд туманило мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил:
– Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, – ну, пойдем!
Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, – высоко – и голова закружилась».
Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал:
– Кто это? Ты?
– Я, друг мой.
– Что это я не мог тебя узнать.
Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, потянув ее, сказал:
– Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!
Я стоял вместе с графом Виельгорским у постели его, в головах сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «Отходит!».
Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него предсмертная икота, а жена его находит, что ему лучше, чем вчера! Она стоит в дверях его кабинета, иногда входит; фигура ее не возвещает смерти такой близкой. «Опустите шторы, я спать хочу», – сказал он сейчас. Два часа пополудни…