Пушкин в жизни

Полдень (28-го). Арендт сейчас был. Была урина, но надежды нет, хотя и есть облегчение страданиям. Я опять входил к нему: он страдает, повторяя: «Боже мой, боже мой! что это!», сжимает кулаки в конвульсии. Арендт думает, что это не протянется до вечера, а ему должно верить: он видел смерть в 34-х битвах.

A.И. Тургенев – неизвестному, 1837 г. – Там же.

Около полудня дали ему несколько капель опия, что принял он с жадностью и успокоился. Перед этим принимал он extr. hyoscyami с. calomel., без всякого видимого облегчения.

B.И. Даль. Ход болезни Пушкина. – П.Е. Щеголев. Дуэль, с. 206.

К полудню (28-го) Пушкину сделалось легче, он несколько развеселился и был в духе. Около часу приехал д-р Даль. Пушкин просил его войти и, встречая его, сказал:

– Мне приятно вас видеть не только как врача, но и как родного мне человека по общему нашему литературному ремеслу.

Он разговаривал с Далем и шутил.

А.Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 34.

По возвращении моем в 12 час. (дня), мне казалось, что больной стал спокойнее. Руки его были теплее и пульс явственнее. Он охотно брал лекарства, заботливо спрашивал о жене и о детях. Я нашел у него д-ра Даля. Пробыв у больного до 4 часов, я снова его оставил на попечение д-ра Даля.

И. Т. Спасский. Последние дни А.С. Пушкина. – П.Е. Щеголев. Дуэль, с. 199.

(Около 2 час. дня 28 янв.) У Пушкина нашел я толпу в зале и передней, страх ожидания пробегал шепотом по бледным лицам. Гг. Арендт и Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему, он подал мне руку, улыбнулся и сказал:

– Плохо, брат!

Я присел к одру смерти – и не отходил до конца страстных суток. В первый раз Пушкин сказал мне «ты». Я отвечал ему также – и побратался с ним за сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!

В.И. Даль. Записка. – Там же, с. 200.

Пушкин просил сперва князя Вяземского, а потом княгиню Долгорукову на том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения: ехать к Дантесам и сказать им, что он прощает им. Княгиня, подъехав к подъезду, спросила, можно ли видеть г-жу Дантес одну, она прибежала из дома и бросилась в карету вся разряженная, с криком: «George est hors de danger (Жорж вне опасности)!»

Княгиня сказала ей, что она приехала по поручению Пушкина и что он не может жить. Тогда та начала плакать.

Ф.Г. Толь со слов княгини Е.А. Долгоруковой. – Декабристы на поселении, с. 143.

Пушкин, умирая, просил княгиню Долгорукову съездить к Дантесу и сказать ему, что он простил ему. «Moi aussi je lui pardonne (я тоже ему прощаю)!» – отвечал с нахальным смехом негодяй.

Ф.Г. Толь со слов княгини Е.А. Долгоруковой. – Там же, с. 135.

2-й час (28-го). Пушкин тих. Арендт опять здесь, но без надежды. Пушкин сам себе прощупал пульс, махнул рукою и сказал:

– Смерть идет.

Приехала Ел. Мих. Хитрова и хочет видеть его, плачет и пеняет всем; но он не мог видеть ее.

А.И. Тургенев – неизвестному. – Пушкин и его совр-ки., вып. VI, с. 54.

(Два часа.) Есть тень надежды, но только тень, т. е. нет совершенной невозможности спасения. Он тих и иногда забывается.

А.И. Тургенев – неизвестному. – Там же, с. 54.

Весь день (28-го) Пушкин был довольно спокоен; он часто призывал к себе жену; но разговаривать много не мог, ему это было трудно. Он говорил, что чувствует, как слабеет.

A.Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 35.

К шести часам вечера 28-го болезнь приняла иной вид: пульс поднялся, ударял около 120, сделался жесток; оконечности согрелись: общая теплота тела возвысилась, беспокойство усилилось. Поставили 25 пиявок к животу; жар уменьшился, опухоль живота опала, пульс сделался ровнее и гораздо мягче, кожа показывала небольшую испарину. Это была минута надежды.

B.И. Даль. Ход болезни Пушкина. – П.Е. Щеголев. Дуэль, с. 206.

С обеда пульс был крайне мал, слаб и част – после полудня стал он подыматься, а к шестому часу ударял не более 120 в минуту и стал полнее и тверже. В то же время начал показываться небольшой общий жар. Вследствие полученных от д-ра Арендта наставлений приставили мы с д-ром Спасским 25 пиявок и в то же время послали за Арендтом. Он приехал и одобрил распоряжение наше. Больной наш твердою рукой сам ловил и припускал себе пиявок и неохотно позволял нам около себя копаться. Пульс стал ровнее, реже и гораздо мягче; я ухватился, как утопленник, за соломинку, робким голосом провозгласил надежду и обманул было и себя, и других, – но ненадолго. Пушкин заметил, что я был бодрее, взял меня за руку и спросил:

– Никого тут нет?

– Никого, – отвечал я.

– Даль, скажи же мне правду, скоро ли я умру?

– Мы за тебя надеемся, Пушкин, право, надеемся!

– Он пожал мне крепко руку и сказал:

– Ну, спасибо!

Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждою: ни прежде, ни после этого он не верил ей.

В.И. Даль. Ход болезни Пушкина. – Там же, с. 202.

Пушкин сам помогал ставить пиявки; смотрел, как они принимались, и приговаривал: «Вот это хорошо, это прекрасно». Через несколько минут потом Пушкин, глубоко вздохнув, сказал:

– Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать.

А.Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 35.