По Григорьеву (а он присутствовал при переправе тела Грибоедова через Араке), уже в Персии прах полномочного министра везли «в трахтраване, обитом белым сукном; гроб (…) самой простой работы был покрыт черным плисом и внутри обит кожею; за трахтраваном вели двух парадных лошадей, и позади ехало сто человек персидской конницы с одним султаном. На русском берегу Аракса тело переложено было в другой гроб и поставлено на дроги. Свиту персидскую сменил батальон наших войск и два орудия».[547]
Российский консул в Тавризе А. К. Амбургер 16 апреля 1829 года писал И. Ф. Паскевичу из Нахичевани:
Узнав, что на днях привезут сюда тело покойного нашего министра, без всякого приличия сану его, я почел своею обязанностию приготовить здесь гроб, балдахин и все потребности для приличного сопровождения тела его в Тифлис.
4 мая он сообщал:
Тело препровождается отсюда через Эчмидзин на Гумри и так далее, с командою, следующею в Джелал-Оглу, и прапорщик тифлисского пехотного полка Макаров провожает оное до Тифлиса.[548]
Грибоедовский эпизод в «Путешествии в Арзрум» строится
Как бы то ни было, данная встреча позволила Пушкину дать развернутый психологический портрет Грибоедова.
«Повести Пушкина голы как-то»,[550]
– замечал Л. Н. Толстой в 1853 году, имея в виду непритязательность пушкинской прозы, ее чуть ли не протокольную сухость. Повествование у Пушкина, однако, только на первый взгляд просто: в нем постоянно пульсирует некое интеллектуальное напряжение. Оно свежо, потому что парадоксально или, по-пушкински, остроумно – в соответствии с его собственным определением:Остро(умие)м называем мы не шуточки, столь любезные нашим веселым критикам, но способность сближать понятия и выводить из них новые и правильные заключения (XI, 125).
Это качество пушкинской прозы становится особенно очевидным, если обнаруживается ее полемическая направленность. Чрезвычайно характерен в этом отношении портрет Грибоедова, воссозданный в «Путешествии в Арзрум».