Но, как сказала однажды Анна Ахматова, нельзя не учитывать и того, что «белый человек» в сознании Пушкина вполне мог ассоциироваться и с Николаем I. «Он был совсем белокурым и у него были серые глаза», – проницательно заметила она. Да и сам Пушкин признавался, что, увидев Николая I впервые по возвращении из ссылки, подумал: не тот ли это человек, от которого зависит его судьба.
В литературе о Пушкине чаще всего легенда о пророчестве Шарлотты Кирхгоф ограничивается предсказанием смерти самому Пушкину. Однако есть и вторая, менее известная часть этой легенды. Оказывается, Пушкин зашел к немецкой гадалке не один. С ним был его приятель, некий капитан лейб-гвардии Измайловского полка. После гадания Пушкину ворожея взяла ладонь этого капитана, вздрогнула и с ужасом объявила, что офицер также погибнет насильственной смертью, «но погибнет гораздо раньше своего приятеля: быть может, на днях». Молодые люди смутились и молча покинули гадалку. А на следующий день Пушкин узнал, что его приятеля убил утром в казарме не то пьяный, не то сошедший с ума солдат. Легко понять, как повлияло на впечатлительную душу Пушкина скорое осуществление одного из предсказаний Шарлотты Кирхгоф.
Надо не забывать и того, что в пушкинское время суеверие частенько принимало характер обыкновенной моды. Так, все без исключения свидетели московской жизни семьи Пушкиных отмечали, что в доме будущего поэта единственной верой была вера в гадания и приметы. Верили в сглаз, в несчастье от встречи с попом, в опасность столкнуться с бабой, несущей пустые ведра. В этом смысле суеверными были многие друзья и приятели Пушкина. Отличался необыкновенным суеверием и лучший друг Пушкина Нащокин. Как никто другой, он верил в приметы. Например, он тотчас откладывал поездку, если в момент прощания кто-то из слуг приносил какую-нибудь забытую вещь: часы, носовой платок или что-то еще из мелочей. А когда нечто подобное происходило во время посещения Нащокина Пушкиным, то, по признанию жены Павла Воиновича, это было «сущее несчастье».
В этой связи можно вспомнить дурные предзнаменования, одно за другим случившиеся во время венчания Пушкина в Москве. Началось с того, что Пушкин, отправляясь в церковь, неожиданно для себя обнаружил, что у него нет положенного по обряду фрака. Он воспользовался фраком своего друга Нощокина и с тех пор считал его для себя «счастливым». После венчания Нащокин подарил этот фрак Пушкину, и тот надевал его «в важных случаях жизни». Однако мистический смысл этого нечаянного обстоятельства Пушкину узнать так и не довелось. Об этом в свете заговорили только после погребения поэта, в феврале 1837 года. Дело в том, что «по трагическому сцеплению обстоятельств в этом „счастливом“ фраке Пушкин был похоронен».
С именем Нащокина связано еще одно предчувствие, которое, похоже, никогда не покидало этого доброго и преданного Пушкину человека. Павел Воинович был мнителен и суеверен не менее самого Пушкина. Всю свою сознательную жизнь он носил кольцо с бирюзой «против насильственной смерти». За несколько месяцев до последней пушкинской дуэли поэт встретился с Нащокиным в Москве, и тот настоял на том, чтобы и Пушкин носил такое же кольцо. Пушкин согласился и принял подарок друга. Однако, как свидетельствуют очевидцы и в том числе секундант Пушкина Данзас, «он не имел его во время дуэли».
Можно с уверенностью сказать, что суеверие во второй четверти XIX века было одновременно и модой, и непременной составляющей обыденной повседневной жизни. В литературе того времени сплошь и рядом возникают упоминания о суеверном отношении к тем или иным событиям. В воспоминаниях о Пушкине подобное встречается довольно часто. Например, перед его поездкой на Кавказ друзья предостерегали поэта, напоминая о судьбе Байрона: «Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном». Впрочем, никто не предчувствовал собственной судьбы, как сам Пушкин. За две недели до дуэльной истории он писал, вспоминая своего безвременно ушедшего лицейского друга:И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый…
Черная речка