Пушкинский том

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он…
<…>
Так! – весь я не умру; но часть меня большая,
От тлена убежав…
<…>
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева…
<…>
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях…
<…>
О Муза! возгордись заслугой справедливой,
И, презрит кто тебя…

Любопытно, что в первом наброске белового автографа у Пушкина стоит то же самое, дикое для нынешнего слуха «пройдет»; потом он меняет порядок слов, решив, что настолько следовать за первоисточником уже «слишком». Пушкинские стихи, естественно, лучше, но ведь и у Державина это – не лучшие его стихи. А за сорок лет поэзия, главным образом трудами того же Пушкина, прошла-таки путь…

Комментаторы Пушкина неоднократно отмечали «параллели» отдельных строк стихотворения с другими его стихами, некоторый момент «самоцитирования» с ясным обозначением адресов. Комментарии эти не заподозрить в необъективности, поскольку они лишены каких бы то ни было критических притязаний.

Идя по этой протоптанной тропе, поглядывая на установленные по ней многочисленные указатели, я пытаюсь сейчас сбиться с дороги, или пройти по ней с зажмуренными глазами, или, наоборот, с открытыми там, где знание наизусть позволяет ходить с закрытыми… В общем, преодолевая школьный страх, попытаюсь (для себя) прочесть это стихотворение впервые, то есть непосредственно. Как бы не зная про Горация и Державина, как только пушкинское… Читая для себя и про себя, пытаясь вывести стертое восприятие пушкинских строф из хрестоматийной инерции, как озадачивается и настораживается внутренний слух странным для современности звучанием лиц, имен и глаголов… И тогда, вслед за хрестоматийным, сквозь ожившее современное звучание, текст начинает настаивать не на нашем, а на своем, пушкинском строительстве слова.

Итак, строфа за строфой, строка за строкой – слово за слово…

Строфа I (назовем ее «Пьедестал»)

Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

Я… СЕБЕ… Никогда у Пушкина «Я» так не выступало, тем более: Я – себе. Скромным поэтом он никогда не был, слишком высоко осознавая роль поэта на всём протяжении своей жизни, но и никогда не позволял себе в слове человеческой нескромности (всегда равной безвкусию). Вот по алфавитному списку:

Я вас любил: любовь еще, быть может…

Я верю: я любим; для сердца нужно верить…

Я видел Азии бесплодные пределы…

Я видел смерть; она в молчаньи села…

Я возмужал среди печальных бурь…

Я думал, сердце позабыло…

Я ехал в дальные края…

Я люблю вечерний пир…

Я не рожден святыню славословить…

Я не совсем еще рассудок потерял…

Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

Я пережил свои желанья…

Я помню чудное мгновенье…

Я слезы лью; мне слезы утешенье…

Если их расположить не по алфавиту, а хронологически, эффект не изменится: небывалое «Я» «Памятника» окажется последним.

Я ПАМЯТНИК… При необъятности мотива монументов, кумиров, скульптур в творчестве Пушкина, при неотвязности этой надгробной темы – никогда скульптура у него не бывала столь неподвижна и мертва: она всегда имела некую гиньольную тенденцию ожить (Командор, «кумир на бронзовом коне», «…с шатнувшихся колонн / Кумиры падают!») – им присуще буквальное, физическое движение… неподвижен становился герой (живой человек) от гибели души или безумия – маска, автомат: Германн, Евгений из «Медного всадника», «…посадят на цепь <…> как зверка…» [47] «Я – памятник» – словосочетание, объединяющее скульптуру и лирического героя. Они совпали, схватились, как борцы, как цемент, и застыли в навечной позе. Пушкину это не нравилось и в скульптуре, не только в лирике…

Решетки, столбики, нарядные гробницы <…>
…мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях <…>
По старом рогаче вдовицы плач амурный;
Ворами со столбов отвинченные урны…

Безусловный образец его поздней лирики «Когда за городом, задумчив, я брожу…», писанный за неделю до «Памятника», по эстетической направленности представляет собою как бы «антипамятник». Дерево над могилой кажется поэту памятником идеальным…

На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя…