Пусть это вас не беспокоит

-- Патрисия Огден представила вас в глазах общественности как бедную, растерянную старую женщину, которая только что потеряла самое дорогое, что у нее было, -- я пожал плечами. -- Публика падка на такие истории, еще немного -- в вашу защиту под мэрией были бы организованы пикеты. Попытаться как-нибудь навредить вам теперь было бы для советницы Огден не просто бессмысленно, но и равносильно профессиональному самоубийству. Не в ее интересах раздувать скандал, миссис Шелл, не в ее.

В этот момент Патрисия Огден, наверное, выходила из больших ворот, расположенных перед нашим особняком, и садилась в свою машину. Будь на ее месте кто-либо другой, я бы позаботился довести его до дома, но относительно этой женщины я мог не бояться, что она справится с управлением.

Мне бы очень не хотелось оказаться в этот момент на месте Патрисии Огден.

Возможно, она смогла бы немного утешиться, если бы я ей сказал, что по крайней мере одному человеку в этом городе сейчас гораздо хуже, чем ей.

Мне было жаль Стивена Элко.

20

В этой стране его знали как доктор Бано.

Его настоящее имя, конечно, было совсем другим. Он родился в маленькой деревне на берегу полноводной реки. Он еще помнил ее -- хотя, казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз бывал в родных краях.

Его родители были простыми крестьянами. Каждое утро его отец работал, выбиваясь из сил -- и это продолжалось весь день до самого вечера.

Его отец не был несчастлив. Иногда он приносил домой маленькие зеленые листья, которые срывал на поле, и с гордостью показывал их своим детям. В этом заключалась вся жизнь старика, и другой он не хотел.

Тогда его звали иначе. А отец называл его по-особому -- именем, которое доктор Бано не слышал больше никогда и ни от кого.

Он бы и не позволил никому больше произносить его.

Тогда он не мог понять, почему семья голодает. Отец говорил о том, как хорошо растут растения на поле, какой большой дают урожай. Маленький мальчик слушал его и не мог понять, отчего в их доме никто не есть досыта и приходится считать рисовые крупинки.

Это было давно, тогда он ничего не понимал.

Ему об?яснили потом -- об?яснили люди из его же деревни. Отцу они никогда не нравились, он называл их смутьянами, не признающими традиций. Многие старики осуждали их за то, что они говорили, но еще больше -- за то, что думали.

Шум огромной муниципальной стройки медленно стихал за его спиной. Тяжелый грузовик слегка покачивался, доктор Бано смотрел вперед, вглядываясь в свое прошлое.

Ему было десять лет, когда он перестал уважать отца.

Ему до сих пор было страшно в этом признаться самому себе. Но в тот момент, когда он понял, чему посвятили свою жизнь родители -- его отношение к ним переменилось раз и навсегда.

Потому-то старики и осуждали его друзей.

Он узнал, что день за днем, год за годом жители его деревни, всех соседних деревень, всей их небольшой страны -- работали для того, чтобы кучка бездельников в роскошных дворцах могла ничего не делать.

Эти люди предавались праздности, на парадных шествиях они восседали в раззолоченных экипажах и лениво покачивали руками, приветствуя народ.

Его отец умер, когда ему было двенадцать.

Доктор Бано так и не до сих пор и не смог понять, что он испытал тогда.

Возможно, это был стыд -- последние два года мальчик презирал слабовольного отца, добровольно принявшего рабскую участь. А может, это было горькое осознание собственной правоты -- отец умер от того, что слишком много работал. Умер, не оставив своей семье ничего, кроме ветхой хижины, кое-каких вещей и долгов после похорон.

Доктор Бано повернул руль, и тяжелый грузовик медленно сполз на боковую дорогу.

Где-то далеко в небе вертел лопастями юркий глупый вертолет.

Вот так же американцы и пришли на его землю -- на вертолетах. Они шумели над древними джунглями как большие уродливые насекомые, и кованые сапоги американских солдат топтали молодые побеги трав.

Люди из дворцов позвали американцев, потому что боялись. Они были наполнены страхом перед собственным народом, который нещадно эксплуатировали на протяжении столетий, ничего не давая взамен.

А вот американцы ничего не стали бы делать задаром. Они обещали людям из дворцов свою помощь -- в обмен на то, что заберут себе его страну.

Грузовик несколько раз вздохнул, потом мотор снова начал работать ровно. Сердце доктора Бано замирало при мысли о том, что везет он в огромном кузове, на куче строительного мусора.

Святотатство, великое святотатство.

Древние бесценные реликвии его страны. Вещи, которыми пользовался великий отец, повелитель Тханьхоа. Теперь они были кое-как сброшены в кучу и забиты в большой деревянный ящик из грубых досок.

Самое ужасным было то, что это сделали люди его народа.

В четырнадцать лет он убил своего первого американца.

И у него не было никаких сомнений относительно чувств, которые тогда испытал.

Это была гордость.

Доктор Бано горд, как и его народ. Они не позволят никому превращать себя в безмолвных, послушных рабов -- ни людям из дворцов, ни американцам.