Пусть льет

Иногда раздавался плеск фонтанов в чаши, иногда — лишь звук быстро текущей родниковой воды под камнями, за стенами. Временами одинокая крупная ночная птица ныряла к земле у фонаря, ее сумасшедшая тень прытко пробегала по белым стенам; всякий раз Даер нервно вздрагивал, безмолвно костеря себя за то, что не способен вытеснить изнутри страх. Теперь он шел медленно, никого не обгонял. Впереди, когда дорога была достаточно прямой, он иногда видел двух мужчин в темном, шедших взявшись за руки. Они пели песню с коротким энергичным рефреном, который возникал с коротким интервалом; а между звучала ленивая вариация припева, следовавшая за ним слабым, неуверенным ответом. Это само по себе Даер бы не заметил, если бы не тот факт, что всякий раз, когда начиналась извилистая часть, всего первые несколько нот, у него возникало отчетливое впечатление, что звук шел откуда-то из-за его спины. К тому мигу, когда он останавливался прислушаться (интерес его возбуждался не музыкой, а его собственным страхом), двое впереди всегда запевали снова. Наконец, чтобы окончательно удостовериться, он постоял тихо несколько припевов, а голоса двоих впереди мало-помалу слабели. В уме у него уже не было никаких сомнений; идя позади него, ту же песню пел капризный фальцет. Теперь Даер ее слышал более отчетливо, словно насмешливую тень музыки, продолжавшейся впереди. Но по стратегическим отрезкам, оставляемым в устройстве мелодии и ритма двумя мужчинами впереди на заполнение одиноким голосом позади, он сразу же понял, что они сознавали участие в песне третьего. Он шагнул в углубление между домами, где был небольшой квадратный резервуар с лившейся в него водой, и подождал, когда мимо пройдет одинокий голос. Отсюда он мог слышать лишь полое падение воды в чашу рядом и напрягся, вслушиваясь, — убедиться, не перестанет ли другой петь, заметив его исчезновение, не изменит ли звук своего голоса либо каким-то иным манером не пошлет ли сигнал тем, кто шел впереди. Если б только был фонарик побольше, думал Даер, или разводной ключ, он мог бы стукнуть певца по затылку, когда тот пройдет мимо, затащить его сюда в темноту и быстро пойти в другую сторону. Но когда одинокий вокалист появился, оказалось, что его сопровождает друг. Оба были юношами, еще двадцати не исполнилось, и ковыляли вперед явно без всякой мысли в головах, кроме одной: не терять нить песни, что плыла к ним спереди по улице. Даер дождался, когда они пройдут мимо, досчитал до двадцати и выглянул из-за угла: они по-прежнему шли вперед той же самой беззаботной шаткой походкой. Когда они скрылись, он повернулся и пошел назад, все равно ничуть не убежденный, что, заметив его отсутствие впереди себя, они не поспешат сговориться с другой парой и не отправятся с ними искать его.

Из-за того что страх не имел никакого истинного отношения к реальности, всякий раз, когда он покидал освещенный клочок улицы и вступал в темноту, он теперь ожидал, что певцы и их друзья будут где-то ждать, срезав дорогу и обогнав его. Из невидимого дверного проема высунется железная рука и дернет его внутрь, не успеет он сообразить, что происходит, его свалит сокрушительный удар сзади, и он придет в себя в каком-нибудь пустынном переулке, лежа на куче мусора, без денег, без паспорта, без часов и одежды, и никто не поможет ему ни здесь, ни в Танжере, ни где бы то ни было еще. Никто не укроет его наготу и не предоставит ему еды завтра утром. Из тюрьмы, где его разместят, позвонят в американское представительство, и он вскоре вновь увидит Танжер, в тысячу раз более жертва, чем всегда.

Проходя мимо каждой боковой улочки и прохода, он раскрывал глаза шире и вглядывался, словно бы это могло ему помочь прозревать тьму. Опять на главной улице, вскарабкавшись по длинной лестнице, где на ступени лился свет из лавчонок, ему стало немного лучше, хотя ноги были полы и, казалось, не желали идти туда, куда он их направляет. Было какое-то утешение в том, что он вернулся к людям; нужно только идти дальше, не поднимая головы и не глядя им в лица. Почти вернувшись к тому месту, где ел, он вдруг услышал барабаны, отбивавшие причудливый задышливый ритм. Здесь улица делала несколько резких поворотов, становясь чередой проходов, ведших сквозь здания. Он бросил взгляд на окно второго этажа, смотревшее на вход в один такой тоннель, и увидел за железной решеткой затылки ряда голов в тюрбанах. В тот же миг категоричный голос окликнул с улицы у него за спиной:

— Hola, señor! Oiga![115]

Он быстро повернул голову и увидел в пятидесяти футах позади себя местного, похоже — в полицейском мундире и каске, и не было сомнений, что этот человек пытается привлечь его внимание. Он ринулся вперед во тьму, первый поворот сделал вместе с улицей и, увидев приоткрытую дверь справа, сунулся в нее.