Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

Гнедин говорил… Ну давно же не вспоминали они о нем. Даже странно, как долго не вспоминали они о том, что есть на свете Гнедин…

Как накануне, на отрезок мостовой, изгибавшийся дугою, выехал грузовик, плавно повернул, стал виден ряд людей - шестеро или семеро - у заднего борта, кто-то из стоявших на тротуаре возле Воли закричал, и сразу второй грузовик заслонил собою первый, и у заднего борта, в нескольких метрах от себя, близко, Воля увидел Риту в знакомом пальто, перешитом из Алиного, в косынке, которую она и Аля весною носили по очереди. Он закричал - рядом с ним в этот миг тоже закричали - и бросился по тротуару вдогонку за грузовиком. Кто-то, оперенная его, будто копытом наступил ему на ногу, заслонил от него спиною грузовик, он метнулся вслепую вперед изо всех сил, на кого-то налетел, отпрянул и очутился вдруг ближе прежнего к сбавившему ход грузовику.

- Рита! - окликнул он, видя лучше, чем в первый миг, ее лицо - похудевшее, но прежнее, такое, каким и было, каким вспоминалось.

Она заметила его, вскинула голову.

И остро глянула на него - совершенно так, как до войны, на этой улице, когда поранила себе переносицу и, еще не вынув зеркальца, в Волиных глазах хотела прочесть размеры беды…

Должно быть, впереди возник какой-то затор - грузовик почти полз. Лишь два конвоира было в нем, и у Воли мелькнула мысль: что-нибудь предпринять, попытаться… Но тут машины покатили все разом, взяли с места скорость, и Воля успел лишь крикнуть вслед:

- Рита, увидимся еще!..

Потом он не понимал, почему эти слова у него вырвались. И когда бы позже он ни вспоминал их, они всегда воскрешали тот миг и ту боль в ее не притуплённой временем нестерпимости.

Поток автомашин с немецкими солдатами, двигавшийся по направлению к железнодорожной станции, преградил Воле дорогу домой, и он остановился возле щита, на который была наклеена газетка «Голос народа». Здесь увидел его Леонид Витальевич и спросил:

- Вы что же, разлучились со своей мамой?

Воля сказал, как бы отвечая:

- Сейчас я видел, как везли на расстрел. Там была Рита Гринбаум.

Леонид Витальевич снял шляпу. Молча, очень прямо он стоял перед Волей, и лицо его медленно проникалось болью.

Почти без паузы Воля проговорил со сдержанной яростью и, могло показаться, с вызовом:

- Вы поглядите, что пишут!..

Не услышав его слов, а поняв лишь, что к нему обратились с чем-то, Леонид Витальевич переспросил:

- Что?..

Воля повторил.

- Где пишут? - Леонид Витальевич указал на щит с газеткой. - Тут?

И он развел руками, как бы напоминая, что «Голос народа», как им обоим известно, вовсе не голос народа, а голос фашистских оккупантов, и потому любая ложь тут ничуть не удивительна, даже - естественна.

Но хотя Леонид Витальевич и понимал, и другим умел объяснить, что газетка не может быть иной, он в то же время не мог привыкнуть к ее постоянной лжи. Сплошь и рядом он поражался вслух наглости этой лжи, ее абсурдности или совершенной несовместимости сегодняшней лжи со вчерашней, и притом, случалось, поражался громко, рискуя, что кто-нибудь услышит и донесет, но в сердцах пренебрегая этим. Римма Ильинична сердилась на него в такие минуты, иногда принималась его урезонивать, в последнее время все реже…

«…Молодежь освобожденных германской армией территорий, - читал теперь Леонид Витальевич, чувствуя, как Воля следит за выражением его лица, - с воодушевлением приветствует Новый порядок, счастлива строить новую жизнь, всецело одобряет мероприятия военной и гражданской администрации».

- Та-ак, - сказал протяжно Леонид Витальевич, легко догадываясь о том, что дальше, и дальше не читая.

Он скользнул взглядом по газетному листку: внизу помещены были фотографии «лучших сынов народа», активно поддерживающих «новый порядок». «Лучшими сынами» были Грачевский, знакомый Воле переводчик немецкого коменданта, привезший к ним ночью седого немца, еще кто-то…

- Вот говорят часто: «Как узнаешь, что за человек, - у него на лбу не написано». А как крупно, заметьте, написано на их лицах, кто они! - проговорил Леонид Витальевич, приглашая Волю полюбоваться фотографиями «лучших сынов».

- Видели, что напечатано! - упрямо повторил Воля, чего-то от него требуя.

Леонид Витальевич поднял на него глаза и испугался. Ему показалось, что Воля либо завопит сейчас что есть мочи, как в тот знойный день, когда немец-конвоир убил при нем пленного красноармейца, либо кинется наперерез огромным грузовикам с солдатами, зубами вопьется в покрышку на колесе…

- Воля, вы отправляйтесь сейчас домой - домой, сразу же, хорошо? - повторил он, как бы проверяя, усвоил ли Воля его слова. - И там передайте Миколе Львовичу… - Он помедлил, подбирая слова. - Передайте, что я просил его сказать вам о том же, о чем он сказал мне. Поняли?

- Нет, - ответил Воля с проблеском интереса. - А о чем он вам сказал?

- Н-ну-с, - произнес Леонид Витальевич в затруднении, - об этом, надеюсь, вы узнаете от него.