Пустячок, а приятно

Беседовал с женой убитого зубного врача поначалу все-таки один Киря. Я стояла рядом и молча слушала, как жена Ольховского, молодая, но рано начавшая увядать женщина с явно утомленным и заплаканным лицом, рассказывала подполковнику, что накануне вечером какой-то незнакомый мужчина действительно звонил по телефону и спрашивал, когда придет ее муж. Она ответила ему то, что было на самом деле: что не знает, но, скорее всего, поздно. Незнакомец еще спросил, куда именно ушел ее муж, и, узнав, что на дружеское застолье, удовлетворился полностью и положил трубку.

Сама я в это время думала, что же мне теперь делать. Расследование, порученное мне Ольховским, теперь, по причине смерти клиента, стало быть, отменялось. Убийство, судя по почерку, заказное, и действовали профессиональные киллеры. Значит, Киря, как ни будет стараться, ничего не найдет, как и любой другой на его месте. Так что мне лучше не соваться в эту историю. Да и зачем? Изображать спасителя рода человеческого? Это не в моих правилах, да и лишний конфликт с криминальными структурами иметь не хотелось. Тогда чего ради я стою и выслушиваю, как Кирьянов в очередной раз задает жене Ольховского свои обычные ментовские вопросы: не было ли у потерпевшего врагов, не получал ли он каких-либо угроз, какие взаимоотношения у него были с сослуживцами… Ответы Кирьянов получал ровным счетом ничего не говорящие, не дающие какой-нибудь мало-мальски важной зацепки в этом деле.

— Ну, ясно, — со вздохом сказал Кирьянов, опечаленный итогом разговора. — Тем не менее имеет смысл поговорить с соседями и сослуживцами… Возможно, они знают что-нибудь путное.

Я кивнула: конечно, эта работа в самый раз для нашего Кири — расспрашивать у соседей, кто что видел или слышал. Мне от одной мысли о такой работе становилось тоскливо на душе.

— А Анатолий Дмитриевич никогда не жаловался вам, что на работе у него проблемы? — неожиданно для самой себя спросила я.

— Нет вроде бы…

— И отношения с его шефом, главврачом клиники «Тан-мед», до сих пор никак не осложнялись?

— С Николаем Пантелеймоновичем? Нет, что вы! — Тут жена Ольховского улыбнулась. — Они всегда были в наилучших отношениях.

— Дружили?

— В принципе да. Вот сегодня… — Жена Ольховского вдруг умолкла, странно потупилась, вздохнула, и я заметила, что у нее из глаз вдруг закапали слезы.

— Ну что вы, успокойтесь… — Как всегда, Киря заметно терялся перед выражением человеческого горя. А ведь в его работе горе проще игнорировать, чем сочувствовать ему.

— Сегодня, — продолжала жена Ольховского сквозь слезы, — Толя должен был ехать на вокзал встречать его. Николай Пантелеймонович еще и не знает ничего…

— А куда ездил шеф клиники? — спросила я.

— В Берлин, — всхлипывая, проговорила жена Ольховского, — на международный конгресс стоматологов, Николай Пантелеймонович делал там доклад. Он звонил нам вчера днем, сказал, что все прошло успешно, что участники конгресса ему очень долго аплодировали…

— По телефону с ним разговаривал Анатолий Дмитриевич?

— Разумеется! — От удивления жена Ольховского даже перестала всхлипывать и уставилась на меня во все глаза. — А кто же еще?

— Ваш муж не завидовал Николаю Пантелеймоновичу, что тот едет в Берлин, а он остается дома?

— Нет, что вы! — Взгляд жены Ольховского стал еще более удивленным. — Чему тут завидовать? И потом, в Германию мы с Толей регулярно ездим… То есть ездили, — поправилась она испуганно, и из глаз ее снова полились слезы.

— Скажите, — заговорила я, подождав, пока женщина возьмет себя в руки, — а вы уверены, что с вашим мужем не происходило ничего необычного в последние дни? Может быть, он выглядел особенно озабоченным или утомленным, жаловался на какие-нибудь неожиданные проблемы? Или говорил вам что-то такое, чего раньше не было…

Жена Ольховского задумалась.

— Говорил! — с готовностью подтвердила она. — Толя говорил мне, что скоро случится в его жизни нечто… И мы или сильно разбогатеем, или… я не знаю что…

— Что? — не выдержал Кирьянов.

— Он так и не сказал мне ничего более. Он не был скрытным со мной, скорее наоборот, но в этот раз, как я ни старалась, ничего определенного не смогла от него добиться. Толя либо отмалчивался, либо отшучивался.

Кирьянов кивнул. Вид у него был разочарованный.

— Он никогда не упоминал при вас о чемоданчике? — спросила я. — Таком небольшом, типа «дипломат», обитом темно-коричневой кожей, довольно потертом на вид…

— Чемоданчик? — Жена Ольховского смотрела на меня изумленно. — Нет, про чемоданчик Толя ничего не говорил… С какой стати? И почему вы спрашиваете?

— Да так, — отвечала я неопределенно. — Может быть…

— Толя не упоминал про этот чемоданчик, — подчеркнула жена Ольховского. А затем вдруг добавила: — Но он приносил его домой. Как раз такой, какой вы описываете: коричневый, небольшой, типа «дипломат»…

— Приносил? — переспросила, ошалев от неожиданности, я. — Вы в этом уверены?

— Разумеется! Я сама его видела.

— И что было в этом чемоданчике? — недоумевая по поводу моего поведения, спросил Кирьянов.