Пустой мир. Сестры (СИ)

Наемница вполне откровенно всхлипнула и залпом выпила полный стакан, занюхав его лежавшей на тарелке косточкой. Рейвен не знала, что надо говорить в таком случае, поскольку своей семьи никогда не знала, росла с рождения одна, пока не отдали в академию, где уже и определилась ее дальнейшая жизнь.

— Я была самой старшей… — буркнула Волчок. — Только для девочек в поселке работы вообще не было. Даже на панели, далеко не у всех хватало денег снять себе молодую девчонку на ночь… И знаешь, что самое смешное? Конкуренция там была уже высокой, новенькую просто выкинули бы на помойку без всякой жалости. Так что… — наемница всхлипнула еще громче, — меня продали…

— Что? — Рейвен удивленно раскрыла глаза, не поверив в услышанное.

— Продали, — повторила Волчок. — Родная мать продала работорговцам за десять гребанных кредитов, чтобы купить воды и хлеба остальным. Знаешь, я до сих пор помню, как кричала, когда меня уводили… И как мать кричала, прижимая к груди эту чертову пластинку… А этим выродкам, которые меня купили, как какую-то вещь, было все равно. Для них я всего лишь была выгодной покупкой… А потом меня перепродали с молотка на первом же рынке. Богатому купцу, которому нравились маленькие девочки… точнее, нравилось, как они кричали. Любил их пороть, пока не начинали в голос орать… У меня после еще долго оставались шрамы на спине, пока я их все-таки не свела. Однажды, когда он… когда он… — у девушки по щекам потекли слезы, алкоголь и откровенность растревожили старые воспоминания, закрытые далеко в подсознании, но сейчас снова вылезшие наружу, пробившие истонченные стенки памяти. Собравшись с силами, наемница смогла вытащить из себя продолжение: — В общем, когда он заснул, я даже реветь уже не могла… разбила бутылку, которая стояла на тумбочке, и воткнула осколок ему в горло. А сама сбежала… Охране было все равно, из его спальни девочки всегда выходили зареванные и шатаясь… А сбежать из его особняка было не так уж и сложно, снаружи только улица, где ты никому не нужна…

— Значит, тебе досталось еще больше, чем мне? — горько усмехнулась Рейвен, — Теперь это уже кое-что объясняет…

— Ага, — кивнула Волчок. — И вот когда тебя увидела… Забитую, подстреленную, в окружении этих проклятых работорговцев, то просто не смогла пройти мимо. Словно сама себя увидела. Нет ничего более мерзкого, чем быть беспомощной вещью в чужих руках, когда тебя могут продать, купить и вообще использовать так, как им может быть угодно. Я не могла позволить пройти через все это кому-либо еще. Даже врагу не пожелаешь такой участи…

— Спасибо тебе за это… — Рейвен усмехнулась, — знаешь, я ведь надеялась, что они меня убьют, а не потащат обратно. Лучше умереть, чем вот так вот… вещью…

— За это стоит выпить, — кивнула Волчок, но бутылка оказалась пустой, так что она потянулась за второй, тоже уже пустой, только на дне третьей еще что-то было. — Уже все? Надо еще добавить сверху…

Четвертой бутылки, которую принесла официантка через минуту после того, как Волчок замахала рукой, привлекая к себе внимание, оказалось достаточно, чтобы совсем перестать что-либо соображать. Если до этого девушки были пьяны, но еще понимали, что вокруг происходит, то после сознание помутилось окончательно.

В голове у Рейвен остались только отдельные эпизоды, обрывки происходившего за день. В основном яркие пятна, смех и веселые крики. Волчок вроде бы с кем-то даже подралась, бронированными кулаками превратив в кашу лицо не слишком удачливого ловеласа, решившего подсесть к двум изрядно подвыпившим девушкам. Кажется, она сама равнодушно наблюдала, как наемница, схватив того за воротник, под громкий смех толпы снова и снова вбивала его лбом в столешницу. Снова какие-то яркие пятна… Подумалось вдруг, что впервые за время пребывания в Тортуке ей было так хорошо и легко.

***

Придя в себя, Рейвен обнаружила, что лежит в кровати, стоящей в небольшой комнатке с истертым пластиковым полом и низким закопченным потолком, по которому бегали мохнатые мокрицы, шевеля длинными двойными хвостиками. Горела единственная запыленная лампочка накаливания, дававшая совсем слабый свет. Его едва хватало, чтобы осветить стены комнаты и закрытую дверь, на которой кто-то, не обладавший большой фантазией, прямо по грязи пальцем нарисовал мужчину и женщину в объятиях. Судя по гаму и крикам, которые доносились откуда-то издалека, пробиваясь сквозь тонкие стенки, они еще были у Гарзеля. Наверное, это была одна из каморок, что он сдавал клиентам, похабная картинка ясно говорила о ее назначении.