Пустошь

Атаман замолчал, предоставив Ефраиму самому делать выводы.

И фермер быстро сделал их. Он спросил:

— Сколько?

— Половину, — сказал Макота. — А чиво? Скока и с остальных.

Ефраим качнул головой.

— Четверть.

— Половину. Почему я тебе скидку делать буду?

— Четверть. Спалишь ферму, вообще ничего не получишь.

— Та неважно оно мне. С Бориской все одно покончу, не буду сговариваться. Не люблю я его, он гордец. Я, слышь, и так имею с других фермеров больше, чем могу потратить.

— Много не бывает никогда, — возразил Ефраим. — Хорошо, треть. И тогда завтра я не стану помогать Джай-Кану.

Атаман чуток поразмыслил, широко улыбнулся и, шагнув к фермеру, протянул розовую пухлую ручку.

— Лады, треть твово урожая, каждый сезон.

Ефраим посмотрел на ладонь Макоты. Лицо его окаменело. Атаман руку не убирал, глаза поблескивали зло, безжалостно. Фермер сцепил зубы и пожал мягкие пальцы врага.

Теперь спасти Бориса Джай-Кана могло только чудо. Но в эти жестокие времена чудеса перестали случаться на Земле.

Глава 6

Пьяное веселье на первом этаже Дворца каждую минуту могло превратиться в стрельбу с поножовщиной. Свалив в кучу доски со старых стеллажей, бандиты разожгли костер прямо посреди зала. Люди атамана вопили во все горло, хохотали и ругались. Неуверенно переставляя ноги, плясали пьяные шлюхи. Сквозь шум иногда доносились крики женщин, которых притащили с фермы Бориса Джай-Кана.

На третьем этаже Макота устроил свои апартаменты. Зрительные залы мультиплекса и бар на втором этаже отвели под склады, первый этаж он отдал своим людям.

Завернутый в простыню атаман стоял перед большим окном спальни и, посасывая погасшую трубку, разглядывал задний двор, где стояли машины клана. Снизу доносился грохот, звон и крики. Обычно Макота поддерживал дисциплину, хотя после разорения фермы Джай-Кана бойцам надо расслабиться. В конце концов, эта ферма защищалась дольше всех…

Ему и самому не помешало бы выпить чего-то покрепче. Повернувшись, атаман окинул взглядом широкую кровать, где в ворохе смятых простыней лежали две девицы, недавно привезенные из Харькова. Одна рыжая, вторая блондинка. Как же их звать? Вроде Чеченя называл имена… Макота не помнил. Он шагнул к кровати, щелкнув пальцами, велел:

- Вон.

Блондинка спала, а рыжая приподняла голову и посмотрела на хозяина пьяными глазами. Возле кровати стоял столик, на нем — полупустой графин с вином, тарелка с остатками закусок, два бокала. Осколки третьего лежали у ножки кровати.

- Вот коровы! — атаман был рачителен и трепетно относился к дорогим вещам. — Слышь, это ж, как иво… хрусталь!

Проснувшаяся блондинка томно изогнулась на подушках. Рыжая, улегшись поперек кровати, подперла кулаками подбородок.

- Ну разбили… — сонно протянула она.

Макота схватил ее за волосы. Шлюха взвизгнула, длинные ногти царапнули атамана по лицу.

- Ты че делаешь?! — Разъярившись, он ткнул рыжую кулаком в лицо, а блондинку пнул так, что она слетела на пол. Рыжая, похоже, была совсем дурой — до сих пор не поняла, куда попала и кто перед ней. Она что-то вякнула, и атаману пришлось еще пару раз стукнуть ее, чтоб успокоилась.

- Осколки подобрать! — велел он. — И вон отсюда! Быстро, ну!

Блондинка схватила с кровати ночную рубашку, нацепила и, ползая на четвереньках, собрала все, что осталось от бокала. Рыжая кое-как выпрямилась, по щекам ее текли слезы.

- Ну, ты, бесстыжая! — рявкнул Макота. — Валите отседова!

Когда девицы убрались, он оделся, повесил на ремень пистолет с ножом, нацепил соломенную шляпу с широкими полями и вышел наружу. Но тут же вернулся, чтобы накинуть на плечи свою любимую куртку из крепкой черной кожи, с рыжими вставками на плечах, без которой редко показывался на людях.

* * *

Стоя возле дверей своих апартаментов, атаман глядел на Чеченю. Тот морщился, трогал стянутое повязкой плечо и часто прикладывался к бутылке.

- А потом он наружу выскочил и давай по мне палить…

— Ну а ты чего ж по ему не палил?

Чеченя облизнулся и глянул по сторонам, будто ожидая услышать подсказку. В бутылке оставалось на глоток, не больше.

— Шакаленок из-под тачки своей выстрелил. Из-под этого…

— Из-под «Панча», — напомнил Макота.

— Ага. На землю упал и вперед. Револьвер у него. По ногам мне! Сапоги испоганил, плесень!

Атаман перевел взгляд на щегольские сапоги порученца. В голенищах зияли внушительные дыры.

— Как же ты ходишь… А-а, у тебя там волчьи пластины вшиты, — припомнил он и похлопал себя по плечам.

— Вшиты, — сумрачно подтвердил Чеченя. Опустошив бутылку, он вытер губы ладонью. — Ну, я тогда ходу оттуда…

— Ходу, да? От фермерского-то шакаленка малолетнего. Ты… цвет и опора, гроза и надежа!