Пустошь, что зовется миром

Девять Гибискус довольно четко могла представить себе тела асекреты Три Саргасс и ее посла-ксенолингвиста из варваров, покрытые плесенью и уже много часов мертвые в той каюте, которую она им предоставила… Хуже того, могла представить тела своих солдат, находящиеся в разных местах «Грузика для колеса», и каждый из них – очаг загрязнения, если распространение уже идет. Но инородная дрянь не распространилась на Двадцать Цикаду… пока…

– Пора проверить, – сказала она. – Я распоряжусь, чтобы их доставили на медицинскую палубу, и мы все выясним.

Все остальное пока можно отложить на потом.

* * *

Махит проснулась от тепла – тепла в жилах, тепла общности, глубокого первобытного чувства нахождения рядом с другим живым существом в ограниченном пространстве. Не было ни секунды замешательства, никакого ощущения типа «давайте я почувствую это еще некоторое время, а потом уже подумаю, как здесь оказалась»: с первого мгновения, когда сознание вернулось к ней, Махит точно знала, где находится. Она лежала, тесно прижавшись к Три Саргасс на нижней койке их каюты тейкскалаанского флагманского корабля «Грузик для колеса». Ее коленные чашечки были прижаты к подколенным ямкам Три Саргасс, лицо закопалось в распущенный темный клубок волос Три Саргасс, ее голый пах – ложе для оголенного крестца Три Саргасс. Ее рука обнимает грудную клетку Три Саргасс, прижимая ее тело ближе. Сладкая боль между ее бедер.

Нет, Махит точно знала, где она, так же точно знала, что они сделали, и как она наслаждалась тем, что они делали, и как в секунды оргазма, чувствуя пальцы Три Саргасс внутри себя, увидела в золотом взрыве подернутые дымкой лица Девятнадцать Тесло и императора Шесть Пути и вспомнила совершенно иные физические ощущения в момент высшего наслаждения. Она ничуть не возражала против этого, просто нашла путь возвращения в себя настолько, что прижала Три Саргасс к матрасу и посмотрела, знал ли Искандр какие-нибудь трюки с оральным сексом, до которых она не додумалась сама.

<За мной только преимущество в двадцать дополнительных лет стажа, Махит, – пробормотал он. – Не думаю, что кто-то недоволен твоей нынешней техникой>.

Удивительно, каким похотливым голосом он мог говорить в их мозгу. Она зарделась, ее лицо горело, и она радовалась тому, что Три Саргасс либо спала, либо, как и она сама, притворялась, что спит, а потому никаких объяснений не требуется.

Как было бы хорошо, если бы они могли остаться здесь и ничего не объяснять или не сообразить вдруг, какая же это была дурная идея.

«Травинка, – подумала она с той же нарочитостью, с какой обращалась к Искандру, – если прежде ты не была скомпрометирована в глазах всех этих солдат, то будешь теперь».

А Искандр пробормотал ей в ответ:

<Ты скомпрометирована в такой же мере, Махит. Однако как ты объяснишь это Дарцу Тарацу?>

После этого все остатки желания исчезли: она почувствовала холод, ясность мысли и легкую тошноту, словно ее окунули в ледяную воду и вытащили. Ей вот уже двадцать четыре часа удавалось не думать о том, что она обещала Дарцу Тарацу – слишком много обрушилось на нее: культурный шок, ярость разочарования, протоколы первичного контакта, тепловой удар и по-настоящему хороший секс, именно в таком порядке. Очень хорошо было забыть о Дарце Тараце, о том, что ее глаза были теперь его глазами. О том, что она была здесь шпионом, внедренным на корабль, как осколок шрапнели, медленно пробиралась все глубже и глубже, к самому корабельному сердцу. О том, что она была здесь шпионом и получила приказ быть также и диверсантом, даже если не будет знать, против чего конкретно совершать диверсии…

<Против всего, – пробормотал Искандр. – В этом-то и проблема. Тарац хочет видеть Тейкскалаан, знать его настолько хорошо, чтобы можно было привести его к разрушению…>

«Тогда ему это понравится, – нарочито и с горечью подумала Махит. – Посмотри, как мне доверяет Тейкскалаан. Конечно, она пока не император, но всегда есть куда стремиться».

Она чувствовала, что делает ему больно, чувствовала это по той пустоте, что обосновалась в ее груди, по боли, причиненной скорбью, боли такой же опустошительной, как и слезы. Она старалась прогнать чувство сожаления и сожалела, не зная, почему сожалеет: то ли потому, что сделала ему больно, то ли потому, что больно стало и ей. Еще одна вещь, о которой психотерапевт интеграции не предупреждал: соединение двух сердечных болей приводит к неоправданной тяжести самобичевания.

<Я не оправдал ожиданий Тараца, когда обменял у Шесть Пути нашу имаго-технологию на мир, – сказал наконец Искандр. – Но в конечном счете я не оправдал ожиданий и Шесть Пути. Махит, сделай это лучше меня; наша линия должна добиться чего-нибудь стоящего>.

Она никогда не слышала, чтобы он так определенно высказывался о размерах собственного отчаяния, о ненависти к себе, которую испытывал. Это было все равно что вечно смотреть в зеркало, в дыру, через которую открывается взгляд на мир, внезапно обретший реальность. Она боялась услышать ответ, неуверенно задавая безмолвный вопрос в склепе их разума: