В практике баланса не существует никаких инструкций, которые бы твердо защищали или требовали соблюдения традиций: если кто-то желает принести жертву крови солнцу и звездам Тейкскалаана, то никакого вреда в этом нет, если только он готов принести жертву крови также земле и воде каждой из планет, или слезам и слюне незнакомца, или чему-то малому и не имеющему значения, как, например, засохшему садику.
Война растворялась вокруг Девять Гибискус со скоростью раскрученного ложкой сахара в воде – слишком быстро, чтобы успевать сокрушаться. Она была яотлеком шести легионов, стояла на мостике своего флагмана, и все сообщения о неожиданной неуверенности врага, об исчезновении атакующих сил, о приостановке движения трехколечных кораблей, разбрызгивающих смерть, которые теперь медленно и внимательно обходили тейкскалаанские корабли, а не разбивали их на части, – все эти сообщения поступали к ней. Она зафиксировала их все. Девять Гибискус повернула стратегический стол и отмечала положение Флота, расположение кораблей противника, обновляя карту максимально близко к реальному времени. Все горячие точки конфликта, казалось, исчезали сами по себе, держали себя в терпеливом состоянии неопределенности. Единственным движущимся объектом оставался Двадцать четвертый, «Параболическая компрессия» Шестнадцать Мунрайз, но даже и она, похоже, стала замедляться, сбитая с толку внезапным исчезновением противника. Впрочем, она не остановилась, и в этом не было ничего плохого. Девять Гибискус предпочла бы иметь Двадцать четвертый в боевой готовности, если это странное ослабление напряжения закончится, если того, что сделал Пчелиный Рой, окажется недостаточно.
Что бы он ни сделал, он уже как минимум выиграл им время. Она кричала,
Ей хотелось спросить у него: «Пчелиный Рой, что ты делаешь?!» Но он не отвечал ни на одно ее послание. Возможно, он просто съел грибок и умер, а враги поняли это как достаточную жертву.
Никто не слышал его или не утруждался слушать; все осколочное сетевосприятие было пронизано скорбью или целеустремленной решимостью, которая пресекала скорбь и смерть мерцанием света. Восемь Антидот потерял из виду корабли, охранявшие «Параболическую компрессию»; умер еще раз, простой уродливой смертью, кто-то мыслил очень ясно – «вот дерьмо!», – когда быстро летящий обломок ударил в корпус «Осколка», деформировал его, разгерметизировал стекло. Холод, убийственный холод и злость, а потом ничего.
Восемь Антидот хотел остановиться и выйти наружу, но выхода на было. Ничто не останавливалось.