И даже в отношении такого, казалось бы, объективно познаваемого явления, как цвета, идентифицируемого, также в разных культурах существуют разные понятия и разные рамки понятий голубого, например, и зелёного. И проводились эксперименты в университете, где я обучался, когда людей просили обозначить тот или иной пограничный цвет. Кто-то называл его зелёным, кто-то называл его синим, а кто-то называл его третьим цветом, для чего в его языке имелся соответствующий термин. У тибетцев, кстати, тоже эта тема присутствует. Салатовым, синий называют салатовым.
Вопрос: Если в разных культурах, получается, разные дефиниции, скажем, относительно цвета, получается, что у двух групп, например китайцы или австралийцы, для каждой из них этот стол – для одних красный, для других тёмно-жёлтый. Получается, что каждая из этих групп имеет условно достоверное понимание этого момента. Тогда каким же образом возникает вот это «nevertheless»? Потому что для одних он функционирует как красный, а для других, тем не менее, он функционирует как жёлтый.
Алекс: В чём проблема?
Я беру этот предмет в свою руку, смотрю на него, оцениваю и обозначаю «часы».
И многие из вас согласятся – здесь, в этой комнате, наверное, большинство, – что это часы, – если не все. И для вас, и для меня они действительно будут функционировать как часы, выполнять функцию часов.
Ребёнок возьмёт в руки этот предмет и обозначит его как «игрушка», «бирюлька», и будет с ней играть. Дети другие вокруг согласятся с ним и также обозначат её игрушкой и будут играть в неё вместе. У них будет своя компания.
Так что это? Игрушка или часы всё-таки?
И этот объект утверждается как часы лишь посредством ментального, умственного обозначения, сделанного по отношению к основе для обозначения.