Пустые дома

Фран не хотел детей. Или хотел, но позже. Куда спешить? Поэтому он кончал мне на ноги. Мне это нравилось. Его белая сперма красиво подсвечивала мою смуглую кожу. Владимир пользовался презервативом. Как тонок латекс, разделяющий нас, но какое сокрушительное «нет» он говорит потомству! Как велико желание возвести барьер между нашими телами. Поэтому моменты, когда Фран касался моей кожи влажной головкой своего члена, служили мне доказательством его любви. Ох уж эта любовь, такая жаркая, такая обманчивая, это из-за нее сперма вытекает из члена в чрево, а из чрева – в катастрофу. Некоторым женщинам не суждено стать хорошими матерями, поэтому нас нужно стерилизовать еще в утробе матери.

Я сделала тест на беременность. Когда я сообщила новость Франу, он меня обнял так, как подобает обнимать женщину в подобных случаях. Ты его любишь, ты хочешь этого ребенка, спрашивала его я. Да, сказал он. (Дыши, дыши…) Ты будешь о нем заботиться? А обо мне? Да, сказал он. У нас все будет хорошо, что бы ни случилось, да? Да, сказал он. Да, (дыши) сказал он. (Дышать, дышать, дышать, дышать!) Он сказал да. Что бы ни случилось, все будет хорошо, да? Да. Все будет хорошо, чтобы ни случилось, да или нет? Да. Все будет хорошо. Чтобы ни случилось? Так? Да. Все будет хорошо. Что бы ни случилось. Да. В тот день надо было сделать аборт.

Возможно, в надежде найти какую-нибудь зацепку Фран с Нагоре разглядывали фотографии Даниэля – они думали, что я не вижу. Ослепнете, сказала я им однажды. Оба промолчали. Что вы там ищете на этих фотографиях, лучше бы делом помогли! Но нет, они не велись на мои провокации. Что вы там хотите увидеть? Он вообще для вас не существовал. Пока он не пропал, вы его даже не замечали. Замечали, крикнула Нагоре. Замечали, еще как замечали, а теперь его нет, и все из-за тебя! Фран зажал ей ладонью рот, она заревела. Не замечали они его. И я не замечала. Это больнее всего: в глубине души мы втроем знали, что это не я одна недосмотрела, а мы все, но было проще во всем обвинить меня или переложить ответственность на судьбу, чем мы иногда и занимались. Впрочем, не все ли равно.

Куда пропал Даниэль?

Первую ночь без Даниэля я хотела спать, но не могла. Я взяла Франа за руку, мы лежали в тишине и слушали шум машин, проезжающих под окном. Позже к нам присоединилась Нагоре. Я лежала в позе эмбриона, а она свернулась калачиком и приткнулась в пустое пространство у моего живота. Несмотря на то, что ночь мы провели с открытыми глазами, друг друга мы не видели, разве что в коротких вспышках света от фар. Вот наши бренные тела, одеяло, сплетенные пальцы. Мы стали призраками. Пропавший без вести уносит с собой часть тебя, а именно – рассудок.

Дыши. Стряхни с себя землю. Держись. Встань. Дыши. Какой смысл дышать?

Я стала испытывать уважение к людям, способным выражать чувства и эмоции. Делиться, проявлять эмпатию. У меня же будто что-то застряло между легкими, трахеей и голосовыми связками. Желание говорить причиняло мне боль, словно чья-то рука вцепилась мне в глотку. Я не узнавала свое тело: оно стало хилым, хлипким, слабым. Даниэль, наверное, тоже сильно изменился. Я представляю, как он идет по улице, а за руку его держит миловидная женщина с седыми волосами. Я рисую себе его шаги и высчитываю, сколько ей требуется секунд, чтобы принести ему из парка мороженое или сладкую вату. Я смотрю, как он ест, со свойственной ему невозмутимостью. Я могу вечно наблюдать за их прогулкой: вот он смеется, вот он ест, вот слюнявит ее щеки поцелуями. Он меня не знает, не помнит. Он не знает, кто такая Нагоре, не знает, кто такой Фран, и даже если они пройдут совсем рядом, он продолжит целовать волосы своей седой спутницы, запуская пальцы в сладкую вату. Еще я представляю его спящим: вот он наелся и спит с набитым животиком, раскинув ручонки, и видно, как он легонечко дышит, а значит, жив. Жив. В горле навязла слюна, я впиваюсь ногтями в ладони и терплю, как женщина, которая все никак не состоится.

Нагоре быстро росла. Жизнь наполняла ее бедра, грудь и чувство собственного достоинства, с которым она говорила: я жива, несмотря ни на что. Она наметила дорогу и твердо шла по ней; не знаю, что она там о себе думала, но полагаю, что в школе она веселилась, шутила и позволяла себе дышать как ни в чем не бывало. Я представляла, как она гуляет, смеется и воображает себя живой, настоящей, уверенной в себе. Именно поэтому, стоило ей один раз закрыться в комнате, у меня так зажгло в животе, что я тут же подбежала и нараспашку раскрыла дверь: что за тайны, рявкнула я, а она молча посмотрела на меня с кровати. Ей ли не знать, что между нами не было ничего кроме тайн, и самая главная из них – наша глубокая и взаимная ненависть.