Пустыня

Собака умерла. Трубка отвечала надменной, абсолютной пустотой. Пустотой, в которой таилось чьё-то враждебное присутствие, и жутковато приникать к ней живым мерзнущим ухом.

— Теперь, к счастью, я уже совсем остыла. Думаю, всё к лучшему, что мы разошлись. Он вообще стал в моём сознании подобием пустой оболочки, содержание выветрилось, ушло куда-то.

— Остыла, говоришь. Вижу, вижу… Ты уже столько времени распинаешься на тему того, как именно ты к нему равнодушна и насколько градусов охладела. Ну-ну.

— Не передергивай. Что ж ты думаешь, три года вечной любви могут вот так сразу подернуться пеплом?

Если бы сейчас позвонил кто-нибудь, ну вот кто-нибудь, из тех, с кем я хотела бы поговорить, даже если тот, кому я предназначала речи — я даже не стала бы с ним разговаривать. Так была увлечена собственным монологом. Типичная возгонка: в одиночку женщина влюбляется, в одиночку разочаровывается. Не прорвать плотную ткань.

Да и всё равно ведь — не позвонили…

— Когда умер великий мудрец, — поучала я трубку, — ученик рыдал, а люди спросили: «Что ж ты плачешь, учитель ведь тебе говорил, и ты повторял, что смерти нет, да и вообще мир — пустота?» Как, мол, соотносятся твои речи и твои слёзы? А ученик отвечал, что не он плачет, а плачут его глаза, учителя больше не доведётся им видеть, и не он дерёт на себе волосы, а его руки, от тоски: больше не обнимут учителя…

Лишь однажды плавное течение нашего разговора было нарушено: какая-то старушка, проходя мимо, буркнула:

— Лучше бы ты в Путина влюбилась.

Оторопелая, глядела ей вослед. Так и недоумеваю.

Впрочем, должно быть, послышалось.

От Ульриха пришло очередное очень милое и очень бессмысленное электронное послание, в котором были слова «хотел бы обнять тебя, маленького отважного солдата». Какая чушь. Бессмысленно и тупиково, обоюдоострые стремления прочь от собственных одиночеств. Ещё один фрагмент чужого, лишнего, ложного опыта. Лучше прекратить всякую переписку, чем вести её в таком духе, томясь собственным бессилием и невозможностью какой-либо встречи.

А если бы встречу и было возможно назначить, придумать, провести — не завела бы она в ещё более глухой тупик? Конечно. Вроде и мнится, дальше тупика хода нет, но всегда есть возможность ещё усугубить тяжёлое положение. Ну хоть в этом отношении жизнь предоставляет большие возможности.

Не интересно, что было год назад в то же время. Иной раз люблю припомнить, что было, скажем, ровно в полдень такого-то ноября такого-то года. Но теперь лучше не вспоминать. Что б там ни происходило — тогда мы были муж и жена. Рассматривая фотографию (я во внутреннем дворике летней Академии МВД), испытала нечто вроде боли за неё (ту, что на снимке) и за него (кто никогда не взвесит в руке глянец конкретной картинки). Словно два маленьких и глупых человечка, где-то когда-то бывшие нами — злобные гномики — разрушили всё, что могло бы состояться. И не состоялось…

Евгений каждый день стучится в аську: «послушай, айда в клуб!», «позволь пригласить тебя на маленькую прогулку», «скучаю по вам».

Бывало, учительница увещевала нас: запоминайте правила, зубрите грамматику — вот доведется строчить письмо любимому (любимой), ошибок поналепите, тут, мол, вас и разлюбят.

Школа, милая школа.

Тогда слышалось дикостью, понятно: кому взбредет писать письма, мы что тут все, козлы собрались? Взрослый класс взирал на прекраснодушную староватую дурочку у доски с густым недоумением в прищуренных глазах.

Теперь вот знаю, зачем учить грамматику — непрошибаемый аргумент: чтобы не сделать ошибку в переговорах по аське. Всерьез задумалась: как надо говорить? Скучаю «по вам» или «по вас»? Одно спасение от собственной безграмотности — безграмотность окружающих.

Достославный Роман предложил, не много не мало, вместе снимать квартиру и подарил желтую с червлёными краями розу. Гипотеза, что мы с ним в глубине души одного пола, и подтвердилась и пошатнулась в одно и то же время.

Но больше подтвердилась — я поняла намерение: когда не хватает денег, другу или подруге предлагают: «Слушай, давай снимем квартиру на двоих».

В маршрутке двумя минутами раньше сказал, есть отличная идея и сейчас мы выйдем и он её изложит. Вот только что на весь «рафик», не стесняясь, разглагольствовал, хочет попробовать подзаработать оператором конторы «секс по телефону». А тут решил подождать, пока выйдем.

Видя, как я опешила от такой всерьёз предлагаемой будущей жизни вдвоём душа в душу, Рома ещё и аргументировал:

— Я к тому же мужик хозяйственный.

В тот момент он напомнил моего славного брата. «Мама, — говорил Петька, четырехлетний, — У тебя в семье много музиков! Я музик? Папа музик? И, мама, деда зе тозе музик!»

— А я нет, — ответила Роме и была, в принципе, права: и не хозяйственная, и (страшно молвить!) не мужик.

— Ну ничего, придется мне все хлопоты взять на себя…

Слышали, знаем. О кошмарное дежавю, холодом пробирающее повторение ситуаций. Теперь, подумалось, раз в два года, ровно в ноябре, будут предлагать одно и то же — и чуть ли не в тех же словах.

О брат мой, брат.