Пустыня

И текст закончится, и останется только бродить по здешним улицам с их подъемами и спусками, изнывать от желания вернуться в Москву. Тут вспоминается, конечно, старая советская кинолента, про то как они сидят у сарая, и она его спрашивает, не мешает ли нос целоваться. Он ей говорит, нет. А она снова: ну вот поцеловались разок и хватит, а то сегодня нацелуемся, а завтра уже нечего будет делать. И впрямь, подумаешь, какие хорошие люди там жили, в том кинофильме.

Стоило получить: «Гуляй на все четыре стороны» в качестве противоядия, как сама перевернулась на сто восемьдесят градусов. Стала проверять почтовые ящики, слушать по параллельной линии разговоры, твердить, ты не любишь меня, ты только и мечтаешь, как от меня отделаться — предпринимать всё то, что раньше делал он сам.

Начала читать одну липкую, клейкую, тягучую, словно расплавленная жвачка, массу женских наполненных нескончаемых нытьём романов. Даже если авторессы пытались шутить, видно было, сколько лет героиням, и до чего они растолстели, как безуспешно борются с целлюлитом и всё такое. Что там Айрис Мердок — она-то знала, что делает, а дамы нет, и у них поэтому получалось чуть не пронзительнее.

В «Любовном приключении», сделанном в виде дневника, главная героиня была психиатр. Я не разобралась, то ли у них там в Европе все психиатры такие наивные, малообразованные, туповатые интриганки, то ли таково было художественное преуменьшение, но читала книгу, ела яблоки или хрумкала капусту прошлогоднего засола, доставая её щепотью прямо из банки. И не помышляла о том, чтобы варить обед, а смотрела телевизор. На работе сказалась больной, хотя капиталисты вовсе не собирались платить за то, чего сотрудник не сделал, отлеживаясь дома в безответственном гриппе, не говоря уже о прочих заболеваниях души и сердца.

Я грызла яблоки, а меня грызла озверелая совесть. Я чувствовала, что поступаю не лучшим образом: филоню, никакого такого недомогания не ощущая.

Ведь разве придёт кому в голову, в самом деле, счесть недомоганием или, паче того, хворью — душевное расстройство, апатию? Душевнобольные — которые в психушке. А все остальные душевно здоровы. У нас у всех депрессия, в той или иной мере. Что ж теперь, всем на работу не ходить?

А я, почти не веря, вспоминала, как могла в течение дня съездить туда и сюда, по работе, по учёбе, а вечером ещё завалиться в кино. Теперь с ужасом думала о пятнадцатиминутной дороге до метро, всерьёз сомневаясь, что способна её осилить.

Какое может быть удовольствие в офисной работе, если отбросить рекламу МТС «будущее зависит от тебя»?

Поиск себя — полный бред. Вот же я, лежу на диване.

Вряд ли всё-таки мужчине нужно больше одной женщины, женщине — больше, чем один мужчина. Я смотрю с утреннего балкона моего теперешнего эпизодического жилища на неровные крыши, покосившиеся стены, иголки кипарисов и катушки каштанов, как на дно маминой корзины для вязанья, где есть мотки всех цветов. Разглядываю двуострый дом, заслонивший тоже раздвоенное жало Ай-Петри. Дом совсем новый, настолько новый, что уже десятилетия, как вышел из архитектурной моды — стекло, бетон. Вдалеке, так же, как когда я в первый раз увидала его отсюда, голубеет заманчиво край моря. И будет так голубеть всегда. Пока стоит здание.

Здесь очень интересная лестничная площадка. Такие тоже показывают порой в фильмах, особенно когда действие происходит в Питере или ещё в каком подобном месте. Закругленные пролеты, почти винтовая лестница — и перила закругленные, не очень высокие. Сперва было чувство: не может быть, чтобы здесь и впрямь жили люди. Слишком декоративно, и впрямь по-киношному, смотрится.

А с балкона как бы не до конца раскрытая ладонь холмов — и, как я уже сказала, дома. Ни в одном из которых не встретишь прямого угла. Такое интуитивное открытие стало возможным после того, как папа для строительства загородного дома в числе прочего приобрел угольник. Строительный угольник, вы наверно же знаете, что он такое. Металлический угол с сантиметровыми ризками, идеальный в девяносто градусов. Ну, то есть, настолько идеальный, насколько возможно в таком мире, как наш. Мир-то идеален настолько, что такие вещи, как углы в девяносто градусов, тут почти не встречаются — и правильно делают.

Во всяком случае, точно, что приспособление девяностоградусно в гораздо большей степени, чем многие другие углы, прикидывающиеся углами в девяносто градусов. Я убедилась в том с оттенком прискорбия, последовательно прилагая устройство туда и сюда, где, по моему разумению, пересечениям линий надлежало составлять прямой угол. К оконной раме, столешнице, соединению стены и пола, и так далее. Все углы до единого неизменно оказывались либо восемьдесят девять градусов и девять десятых, либо девяносто один без малого.