Пустырь

– Слыхал, профурсетка-то наша наверх к Нестерке теперь пошастывает. Отяжелеет скоро, небось. – Тема была не избитой, и священник с радостью поддержал беседу: – А чего дивиться-то: грязь не сало: потер, и отстало. – Бесстыжая до чего хухора – вот чему изумляюсь. – Так я всегда это толковал. Оно ж ясно, батя занят всё время был, матери вовсе не было, кому дочкой-то заниматься? А уж когда за папиросками бегать начала, так всё ясно стало. А теперь – и подавно, погибла девка. Скоро и по воскресениям ее видеть перестанем, попомни мое слово. Но слишком поздно ведь все слушают. Самоуправство развели. Вон про придурка кривлявого сколько лет разъясняю – нет, толку нет. Библиотеку спалил. Мало? Чего дальше? Церкву может пусть сожжет? Тогда заподозрим? Или тоже простим? Вечно так у нас всё: грома ждем. – Ты про Игошку что ль? Да брось! Всерьез его только ты единственный воспринимаешь, вот он и кобенится пред тобой. Ну, чего не уймешься-то? Тоже ведь как индюк нахохливаешься! А он только того и ждет: на него ведь хоть масло лей, нет, скажет, в дерьме изваляли меня, посмотрите люди честные, что творится-то! Фигляр известный! Паяц он, да и только, а ты букашку эту за слона выдаешь! Не хрундучи зря! – Ишь, букашка! Знаешь, не велик сверчок, да горшок поганит. – Ой, ладно! Расскажи лучше про гостя своего. Всё помалкивает? – Да что там, даже смотрит по-прежнему, я к нему подхожу, а он всё глядит как будто не на меня, а на дождь передо мною, – Лукьян почувствовал, что если и будет момент обсудить воскресенье, то только сейчас. – А в немоту его ты так и не веруешь? – Да нет, конечно, тут другое что-то. Он ведь не просто молчит, он вообще не с нами как будто. Хотя вот финт днями выкинул. С лавки встал и до пустыря сам дошагал. – Ишь ты, волчонок, опять в лес смотреть начал, может? Это ж у них, каторжан, вечный приют, надежный. – Да нет, не думаю, но тут же не предскажешь. Я так с надеждой смотрю – может, осознавать что-то начал, пространство различать. – Ну, ты всё верно скумекал, чтоб лохмотника этого завтра на службу вытащить. Пусть приноравливается! А то бирюком всю жизнь просидит, а так – может, сгодится на что. – И после этой ее фразы Лукьян вдруг с облегчением подумал, что не так уж важно, что думает Марфица о Елисее, главное, что она поддерживает его идею привести бродягу на службу, не считает решение пустой затеей, и что только этой поддержки он и искал в доме у старухи. И священник тут же перестал прислушиваться к звукам, выползавшим из ее обвислого рта, погрузившись в приятную, отдыхновенную полудрему.

23

Церковь располагалась в самом центре деревни, неподалеку от базара, на небольшой площади-росстани. Возведенная на фундаменте из подложенных камней, она возвышалась над обычными деревенскими домишками, и в ясную погоду почернелую избушку, наверное, можно было б разглядеть издалека. Построена моленная была без зодческих изысков, как обычная широкая изба: продолговатый сруб с двухскатной, поросшей ягелем крышей, посреди которой на небольшом подножье был прилажен сбитый из подгнивших дощечек колпак маленького купола, увенчанного крестом. В стенах и по обеим сторонам крыши имелись узкие оконца, а внутрь церкви вело служившее папертью полуоткрытое крыльцо, над которым была вынесена кровля, для того чтобы край крыши прикрывал своим козырьком вход. За годы проливных дождей деревянная избенка сильно скособочилась и загнила, даже крест накренился, как перекривившаяся мачта старой шхуны смертников. Стены так покосились, что снаружи их даже пришлось подпереть вкопанными в землю бревнами, которые издалека казались похожими на несуразные омшелые костыли. А противоположная от входа стена облокачивалась на примыкавший к ней уродливый горб сарая, где дьякон хранил всякий нужный в обиходе инструмент. Демьян даже пробил в стене за алтарем лаз, позволявший в случае надобности попадать в сарай, не выходя под дождь, а прямо из здания церкви. Дьячок то и дело подлатывал церковные раны, но восстановить былое состояние ему, конечно же, было не под силу, и храм всё больше кривился в старческих судорогах.