Пустышка

Но на этом история не заканчивалась. Развитие печатных текстов при­вело к возникновению ещё одного эффекта, который Сократ не мог предви­деть, но наверняка приветствовал бы. Книги обеспечивали людей куда более широким и разнообразным набором фактов, мнений, идей и историй, чем когда-либо прежде. Метод и культура углублённого чтения помогали людям сделать выбор в пользу печатной информации, а не собственной памяти. Ещё в VII веке Исидор, епископ Севильский, заметил, что чтение «высказы­ваний» мыслителей в книгах приводило к более быстрому их вымыванию из памяти. Так как каждый человек был волен выбирать свой собственный способ чтения и определять, что именно читать, социальный контекст пере­стал обуславливать индивидуальную память, и она стала, скорее, основой для развития личных перспектив и личности как таковой. Под воздействием книг люди начали воспринимать себя авторами собственных мемуаров. Шекспи­ровский Гамлет называл свою память «книгой мозга».

Беспокоясь о том, что письмо ослабит человеческую память, Сократ выражал, по словам итальянского писателя и учёного Умберто Эко, «искон­ный страх - страх, что новая техника отменит или разрушит нечто хорошее, плодоносное, самоценное и духовное». Однако в данном случае страх был направлен на неверный объект. Книги представляют собой дополнение нашей памяти, однако, по словам Эко, они «закаляют память, а не убаюки­вают её».

Голландский гуманист Эразм Роттердамский в трактате 1512 года под названием De Copia, подчеркнул связь между памятью и чтением. Он при­зывал студентов создавать аннотации книг, использовать «соответствующие небольшие значки» для того, чтобы отмечать места «появления особенно интересных слов, архаических или новых форм, блестящих вспышек стиля, поговорок, примеров и содержательных замечаний, достойных запоминания». Он также предложил, чтобы у каждого студента и преподавателя был своего рода организованный дневник, «чтобы каждый раз, увидев что-то заслужи­вающее внимания, они могли бы записать это в соответствующем разделе». Расшифровка ранее написанного и регулярное повторение помогали инфор­мации крепче удержаться в памяти. Эразм называл выписки из книг «своего рода цветами», которые могли сохраняться между страницами памяти после того, как были сорваны со страниц книг.

Сам он, выучив наизусть в годы учёбы в школе огромные фрагменты классических произведений (например, все произведения поэта Горация и дра­матурга Публия Теренция Афра) не рекомендовал использовать запоминание исключительно для тре­нировки памяти или удержания в ней лишь основных, самых важных фактов. Для Эразма запоминание представляло собой нечто большее, чем просто складирование информации. Он воспринимал запоминание как первый шаг в процессе синтеза, ведущего к более глубокому и личному пониманию читаемого материала. По словам историка Эрики Руммель, он верил, что человек должен «переваривать или усваивать то, чему обучается и над чем размышляет, а не просто рабски воспроизводить желаемые качества, предлагаемые автором модели». Способ запоминания, предлагавшийся Эразмом, не был механическим или бездумным - он вынуждал мозг полно­стью вовлекаться в работу. Для этого, по словам Руммель, требовались «креа­тивность и здравость суждений».

Совет Эразма служил своего рода отражением мыслей римлянина Сенеки, также использовавшего ботаническую метафору для отображения той значи­тельной роли, которую память играет в процессе чтения и мышления. «Нам следует имитировать поведение пчёл, - писал Сенека, - и держать в отдель­ных сотах то, что мы усвоили в процессе чтения. Вещи, хранящиеся отдельно друг от друга, сохраняются куда лучше. Затем, старательно используя ресурсы нашего врождённого таланта, мы должны смешать различные нектары, опро­бованные нами, и превратить их в одну сладкую субстанцию. И если даже нам будет известно, из чего она состоит, её вкус будет очень отличаться от вкуса изначальных элементов». Для Сенеки, как и для Эразма, память казалась чем-то куда большим, чем просто контейнер или сумма понятий, которые мы запомнили. Она была своего рода новой и уникальной сущностью.