Путь

— Что я, короче, это… — начал было Никола Голый, но выдохся, так и не найдя вдохновения. Его отпускало, хотелось посидеть, подолбить в окно, ну, или выпить горячего чайку и взбодриться. Вместо этого приходилось бодаться с родным отцом при приёмном папе. От всего происходящего Кащей погрузился в смятение, ничего не шло в голову, и поэтому Орлан легко перехватил инициативу.

— Когда много говогишь — некогда думать.

— Дак с чего ты взял, что я много говорю?

— Так у тебя балаболка — на шее наколка.

— Чё? — немного обиженно начал Колян.

— Хег чегез плечо. Базагишь ты много.

— Так-то да, иногда лучше промолчать.

Эти слова с участием добавил Аттал.

Кащей молча обижено поджал губы.

— Бойся того, кто молчит. — Грозно процедил Орлан.

— Почему? — только и нашёлся, что спросить Кащей.

— Молчит — значит, думает. — Ответил за Славу Аттал.

Орлан сделал шаг назад, чтобы держать их обоих в поле зрения, и глухо проговорил:

— Вот, вот, послушай своего пгиёмного папу, Николай. Он тебе плохого не посоветует, но, видимо, и ничему хогошему не научит.

Аттал фыркнул. А Слава продолжил.

— Я тебя вот о чём попгосить хочу, пагенёк. Не называй меня больше отцом, а? Потому что я тебе не отец, ты мне отказную как-то даже написал, помнишь?

Кащей что-то встрепыхнулся сказать, но Слава не дал ему произвести ни звука.

— Скотину ловят за ухо, а человека — за язык, загуби себе это на носу и не хлопай глазами! За последние несколько месяцев я тебя неплохо узнал, Николай. И я доволен, что я лишь твой генетический отец, а не настоящий. Однако, судя по всему, и Аттал-то тебе тоже не настоящий папа, а?

Аттал молча исподлобья наблюдал за этой сценой, перекидывая взгляд с Орлана на Кащея, который заметно растерялся и часто захлопал глазами. Он выглядел маленьким ребёнком, которого незаслуженно обидели, наказав и поставив в угол. А у Славы вдруг с лица исчезли острые черты, и он даже с какой-то теплотой и сочувствием произнёс:

— Ты, может быть, даже и не виноват, что таким стал. Однако вот, что я тебе скажу, Коль. Мужчина взгослеет лет в тгидцать, начиная обдумывать слова и поступки. Нет, кто-то и в двадцать пять, кто-то даже ганьше, а некотогые так до стагости подгостками и остаются. Но в сгеднем — лет в тгидцать. А до этого — что сказали, то и делают, без мозгов, пгямо, как ты сейчас. Так что не дгейфь, может, на тебя эта ситуация как-то подействует и быстго станешь мужчиной. А пока… — Орлан сжал челюсти и твёрдо произнёс: — Пока мы со своими гебятами сгываемся с этого мегоприятия. Уж пгостите, не могу больше тут оставаться, гнетёт всё. Да и тебе, Колян, надо сваливать. Ты хоть знаешь, что поджёг?

— Что я поджёг? — не понял Кащей, проглотив обиду. — Знаю. Техника какая-то, клуб ещё, брёвна строительные.

— Сам ты бгевно, — сплюнул Орлан. — Вон, пусть тебе папа гасскажет. А я пгощаюсь и даже гуку жать вам не буду, некогда на это вгемя тгатить.

С этими словами Слава Аетин развернулся и вышел из комнаты отдыха.

*

— …Дорогие жених и невеста! Пусть эта свадьба по залёту, но я за вас безумно рада! От всего сердца хочу пожелать вам любить друг друга и самое главное, верить в это. Ведь если не будет веры, то семейная жизнь рассыплется в прах, как у меня… Нет, не так…

После того, как на свадьбу ворвались менты, прошло уже минут десять, но ни Аттал, ни Орлан, ни Морозини не появлялись обратно, а без них никто не осмеливался продолжить поздравления. Впрочем, это обставили, как танцевально-музыкальную паузу, и оркестр продолжал зажигать так, что летели подмётки, а деревянный паркет вибрировал, выбивая из мельчайших трещинок пола миллиарды невидимых пылинок. Марго красила губы, стоя в одиночестве возле огромного зеркала в полный рост, в курилке, недалеко от выхода. Не так давно мимо прошли четыре мента и их начальник, одобрительно обшарив её фигуру вдоль и поперёк. Но девушка не обратила на это внимания, всецело поглощённая заучиванием поздравления.

— Ну и пусть, что это свадьба по залёту, всё равно я за вас счастлива! Вы, конечно, хорошие ребята, но я думаю, что вам пора больше времени проводить друг с другом, а не с нами, вашими друзьями. Потому что теперь вы становитесь отдельной от нас ячейкой, так сказать, общества. То есть семьёй.

Вот прошёл очень задумчивый Микеле Морозини. Он глядел прямо перед собой, потирая виски, и даже не кинул взгляд в её сторону.