Путь Абая. Том 1

Кони «становились теперь силой разрушительной, подобной степному пожару, урагану или наводнению. Сплошной темной массой, покрывавшей целое поле, табун двигался в ночи, как некий тысяченогий и многозубый ненасытный разрушитель…» — диктовал он свою третью книгу эпопеи «Путь Абая», названную вначале «Акын-ага».

Я на какое-то мгновенье забыл о цели своего визита, забыл, что невольно присутствую при рождении новых страниц ауэзовской эпопеи. Мое восхищенное воображение неслось вслед за диким табуном, за «темной массой», как предельно точно назвал автор. Мне тогда еще рисовался за этой высокой приоткрытой дверью другой мир. Я не побоюсь назвать его богатырским.

По комнате мерно вышагивал грузный человек с сократовским лбом, глубоко запустив в карманы крепко сжатые кулаки, напряженно вглядываясь куда-то в неведомый, только ему видимый и подвластный мир жарких человеческих страстей. В напряженный момент творческого вдохновения он сам был весь сосредоточенный, собранный; и, мобилизовав свой могучий талант, безбрежные свои знания, свою неисчерпаемую память, диктовал, диктовал своим по-ауэзовски льющимся, грудным голосом. Иногда он слегка покашливал, словно сдерживая поток мыслей, чувств и переживаний, нахлынувших в момент творческого вдохновения. И тогда за яростной дробью машинки слышался мне поток тысячекопытной лавы, бешено несущейся по выжженной солнцем сухой, ковыльной степи. И все это вместе было стихийной, неодолимой силой, неудержимым потоком, и руководить им мог только один человек.

Все мы с детства знаем из географии: слияние многих ручейков образует реку. Иначе говоря, большое начинается с малого. Истина довольно простая. И вот совсем недавно я как-то глянул на карту и неожиданно для себя открыл то, что меня поразило своей алогичностью и парадоксальностью. Оказалось, что такие многоводные реки, как Ангара, как река Св. Лаврентия, берут свое начало прямо из озер и что для этих рек незнакомо высыхание, обмеление, они изначально полноводны. Начиная свой путь из великого, неисчерпаемого, они несут свои воды к безбрежному простору океана. Думая об Ауэзове, о его могучем таланте, я неожиданно вспомнил о своем «открытии» — об этих реках и, пораженный, подумал: «Так вот каков он!»

Из того, что было сказано, не следует, однако, думать, что Ауэзову была неведома так называемая «обратная сторона творчества», что ему никогда не бывало трудно, что он не испытывал столь известных миру творческих мук и создавал все свои произведения легко и просто. Наоборот, он часто бывал недоволен собой, хмур, иногда сердит, жаловался друзьям, что где-то, на каком-то проклятом месте застрял. В эти дни у него появлялась особая, сердитая интонация, известная всем его многочисленным друзьям и знакомым. Временами, когда его одолевали творческие муки, бессилие или, как он сам называл, «невезение», он бывал холоден, сдержан, но всегда корректен. И этот волшебник слова, обладающий сверхъестественной силой, каким он показался мне, когда диктовал третью книгу «Абая», выглядел теперь изнуренным и несчастным. И наконец, не выдержав столь колоссального напряжения, с горечью махнув рукой, он говорил машинистке извиняющимся голосом:

— Уж очень трудно начать эту проклятую вещь. Извини, дорогая, приходи завтра!

А ведь мы знали, что Ауэзов, прежде чем диктовать, набрасывал на бумаге тщательно продуманные планы, знали, что он долгое время посвящал себя всестороннему и углубленному изучению эпохи великого поэта Абая.

В истории каждого народа есть личности, биографии которых отражают целые этапы развития и совершенствования национальной культуры. К числу таких людей относятся в первую очередь любимые нашим народом поэты и просветители Махамбет, Чокан, Ибрай и Абай. Для творчества казахских писателей, — независимо от возраста, степени таланта и популярности, — благотворной почвой была и остается поныне поэзия Махамбета и Абая.

Сила творений Махамбета заключается прежде всего в том, что даже после поражения народно-освободительного движения, в самый нравственно трудный период жизни нации, в его стихах продолжал жить неукротимый дух свободы, дух непокорности, непоколебимости в борьбе против царского и ханского произвола. И он в своей поэзии не переставал призывать соотечественников ломать, переделывать все косное, обветшалое в укладе, поступках и нравах народа. Он был трибуном народного восстания и поэтом-бунтарем.