Путь. Автобиография западного йога

Многие из тех, кто отошел от нашего дела, даже увлекшись мирскими мечтаниями, остались преданными Мастеру. В конце концов, они являются его духовными детьми, сужденными ему учениками. Лишь об одном оставившем его он сказал: «Он не вернется; он никогда и не был с нами». Это было ответом на вопрос Джерри: «Сколько времени пройдет, пока он вернется к вам?» О другом ученике, который спустя годы после того, как покинул Маунт-Вашингтон, отрекся от него, Мастер сказал: «Он никогда не обретет Бога сам, но лишь с помощью инструмента, предназначенного ему Богом».

«Люди столь изобретательны в невежестве!» — воскликнул однажды Мастер в раздражении, после того как пытался помочь кому-то. А потом, в разговоре с небольшой группой учеников, сказал: «Духовный путь подобен соревнованию в беге. Одни являются спринтерами; другие медленно бегут трусцой. А некоторые даже бегут в обратную сторону!»

В другой раз он говорил монахам: «Духовная жизнь подобна сражению. Верующие сражаются с внутренними врагами — жадностью и невежеством. А многие получают раны — от пуль страстей».

Преданность, вера, регулярная медитация, сонастроенность с гуру — вооруженный всем этим, каждый верующий может одержать победу (не без усилий, но в конце концов — славную победу). «Чем больше вы делаете то, что подсказывает ваш ум, — предостерегал нас Мастер, — тем более становитесь рабами. Чем больше выполняете волю Гуру, тем более вы становитесь свободными». Различие между теми, кто остается в ашраме, и теми, кто покидает его, сводится к двум альтернативам: стремлению жить только для Бога или по-прежнему цепляться за свое маленькое человеческое «я». Иисус говорил: «Тот, кто сохранит свою жизнь, потеряет ее». Конечно, уход из ашрама сам по себе не является духовным падением. А когда падение все же происходит, оно не обязательно длится всю жизнь: все зависит от того, ставит ли человек на первое место Бога и отказывается ли признавать тяжелую неудачу окончательным поражением. Однако независимо от обстоятельств, нельзя считать мудрым ученика, который думает, что может оставить ашрам безнаказанно, уверяя себя, что он никогда не забудет Бога. «Заблуждение имеет свою собственную силу», — предостерегал нас Мастер.

Меня очень сильно удручало, когда уходил какой-нибудь Брат, особенно тот, который вдохновлял меня в моих духовных делах. Будучи поставлен теперь во главе монахов, я решил делать все, что было в моих силах, чтобы укрепить стойкость тех, кто был еще слаб; я старался так организовать духовные занятия, чтобы регулярная духовная практика навсегда вошла в жизнь учеников. Мастер поощрял мои усилия. Так же поступали многие из моих братьев-монахов. Однако, к сожалению, не все. Человеческая натура нелегко отказывается от внешней свободы ради внутренней. В глазах некоторых я читал мысль: «Ну хорошо, Мастер назначил тебя старшим. Но это не дает тебе право делать что заблагорассудится!» Когда я настаивал, чтобы они подчинялись правилам, они саркастически обзывали меня «монахом». Я не испытывал удовольствия, навязывая им свою волю; мне хотелось выполнить желание Мастера и укрепить их на этом пути. Но моя печаль по тем, кого мы потеряли, побуждала меня совершенствовать правила, которые служили бы опорой для других во времена испытаний.

«Я не прошу покорности, — говорил я им, — но знаю, что вы готовы подчиняться Мастеру, и, выполняя его волю, прошу вашего содействия». «В то же время, — добавил я, — в ответ я обещаю каждому мое содействие. Если у вас ко мне есть какие-то просьбы, которые не противоречат нашим правилам, я с радостью выполню их». Стараясь занять позицию служения, я постепенно завоевал их поддержку. В моих собственных медитациях я часто пел «О, Прекрасный Боже!» и повторял строку «Для тех, кто служит, — Ты служение». Ежедневно мой ум был полон радостной мыслью о том, что единственным достойным делом верующего является смиренное служение Космическому Возлюбленному.

Наконец мои организаторские усилия восторжествовали. Отчасти по этой причине все больше и больше из тех, кто прибывали в Маунт-Вашингтон, оставались верными избранному пути.

Но лично для меня эти организаторские сражения были болезненными. Я глубоко переживал, чувствуя, что чем больше буду преуспевать в них, тем в меньшей степени Маунт-Вашингтон будет оставаться для меня тем удивительным духовным домом, каким он показался мне, когда я впервые прибыл туда. В школах-интернатах у меня развилась глубокая антипатия к групповому сознанию. Роль инструмента развития такого сознания в Маунт-Вашингтоне (хотя это было необходимо) вызывала у меня чувство, будто я вызвался выполнять миссию самоубийцы.