Путь. Автобиография западного йога

Ключевым фактором наших отношений с ним была дружба в Боге. Это не подразумевало легковесных отношений, от которых мирские люди получают удовольствие, но требовало от нас всего, на что мы способны. Дружба, которой осенял нас Гуру, была обращена к нашим душам. Отвечать ему взаимностью таким же образом означало вечную борьбу за то, чтобы встретиться с ним на этом божественном уровне. Те, кто хотел удовлетворения своего эго, не могли склонить его к компромиссу в чистоте его дружбы. Если ученик льстил, Мастер обычно спокойно смотрел на него, как бы говоря: «Я не оскверню свою любовь к тебе принятием такого уровня общения». Он всегда оставался для нас высшим идеалом, к которому каждый должен стремиться. Такая совершенная любовь предъявляет к ученикам более высокие требования, чем любая дисциплина, поскольку требует приношения в дар Богу всего себя, не меньше.

Я обычно молился Мастеру: «Научи меня любить тебя так, как ты любишь меня». Однажды, беседуя с несколькими из нас в главном офисе, он проницательно посмотрел на меня и сказал: «Как может маленькая чашка вместить весь океан любви? Сначала она должна расшириться и сделаться такой же большой, как океан!»

Священные Писания Индии утверждают, что, когда душа освобождается от эгоизма, она сливается с океаном Духа и становится единой с ним. В то время как большинство из нас любили Мастера с различной степенью эгоистического сознания, его любовь к нам была беспредельной, космической. Такая любовь непостижима для обычных людей. «Я давным-давно убил Йогананду, — говорил он. — Теперь в этом храме не пребывает никто, кроме Бога». Его любовь к нам была любовью Бога, проявляющейся через его человеческий облик.

— Когда бы я ни смотрел на Вас, — написал однажды Норманн Мастеру, — я вижу только Божественную Мать.

— Тогда веди себя соответственно, — невозмутимо ответил Мастер при следующей встрече с ним. Это была не скромность отречения, а лишь безличное принятие вещей, как они есть. Йогананда был скромнейшим человеком, которого я когда-либо знал, и все же он был скромным только в том смысле, что в нем совершенно отсутствовало эго, а не в смысле, что манера его поведения была самоуничижительной. Когда кто-то восхвалял его за скромность, он просто отвечал: «Какая может быть скромность, когда нет сознания эго?» В сущности, наши взаимоотношения с ним были не только дружбой в Боге, но дружбой с Богом, ибо он был пропитан лишь Его любовью. Он всегда с твердой решимостью перенаправлял к Божественному всю ту любовь, которую мы дарили ему. Когда мы касались его стоп, как это принято среди учеников в Индии по отношению к своему гуру, он благоговейно держал правую руку с расширенными вверх пальцами у своего лба, свидетельствуя, что направляет нашу преданность к Богу. И если в нашей любви к нему проглядывали малейшие знаки привязанности, он становился отчужденным и сдержанным до тех пор, пока мы не понимали, что через него на нас проливается только любовь Бога.

Дая Мата рассказывала нам историю, восходящую к тем временам, когда она была подростком и только вступила на путь. В начале совместной работы Мастер обращался с ней нежно, как с дочерью. Но когда ее стопы прочно утвердились на пути, он приготовился преподать ей высшие достоинства безличностной любви. И теперь для нее, по-прежнему чувствовавшей по отношению к нему дочернюю любовь, он вдруг стал казаться отчужденным, даже суровым.

Однажды в Инсинитасе его обращение показалось ей необычайно холодным. Она вышла на отвесный берег за ашрамом и обратилась с глубокой молитвой ниспослать ей понимание. Наконец она пришла к твердому решению. «Божественная Мать, — поклялась она, — отныне и всегда я буду любить только Тебя. Глядя на него, я буду видеть одну только Тебя».

Внезапно она почувствовала, будто с нее снят огромный груз. Она вошла в дом и преклонила перед Мастером колени для благословения, как всегда делала перед отходом ко сну. На этот раз он приветствовал ее ласковыми словами: «Очень хорошо!»

С тех пор он вновь стал проявлять к ней нежность, но их отношения перешли на более глубокий уровень, поскольку ученица видела его теперь в том же безличном свете, в каком он созерцал себя.