Путь Базилио

То ли крик Пьеро разъярил зверя, то ли сравнение с осетром того как-то особенно покоробило — но злопь с чвяком вытянул из пупицы, как меч из ножен, багровый длинный уд, развернулся всем корпусом и понёсся к повозке, взрыкивая и клацая челюстями.

— Ходу бля! Ходу! — вскричал перепуганный Арлекин и хлестнул першеронов вожжами. Те вразнобой заорали что-то непотребное и дёрнули телегу. Пьеро упал за борт, мелькнули тощие ноги в грязных чулках.

— Да ты сука ебанись… — простонал Арле, спрыгивая с телеги, но по другую сторону.

Разалось глухое «бумп», сочное «бздынь» о тележный край и полузадавленный стон. Плеснуло ужасом, — как из ведра окатило — и тут же угас этот ужас. И более — ничего; это озадачивало; это пугало.

Арлекин выждал немного, потом ещё немного, и только потом осторожно выглянул из-за телеги.

Злопипудрий валялся на дороге пупырчатым брюхом кверху. Был он неподвижен и гадок, один рог сломан, морда расквашена. Хуже всего пришлось детотворному органу: он на глазах опухал, синел и раздувался, как баклажан. Видимо, злопипундрий сломал его.

У тележного борта валялся Пьеро. Прямо над ним в борту красовалась здоровенная вмятина, а промеж досок торчал кусок рога. Походило на то, что нелепый стихотворец избежал пиздеца буквально чудом. Но он был живой и относительно невредимый — Арле видел, как он дышит и слегка подёргиваетя. Злопипудрий косил на шевелящегося поэта кроваво налитым глазом, во взоре его отчётливо читалось: «если б я только мог, я б тебе кишки выпустил».

Рядом сидела на корточках запыхавшаяся пупица с надутой губой и хныкала. Это окончательно убедило Арлекина, что бояться нечего.

Он осторожно подошёл к пупице. Та со вздохом поднялась, оправила юбку.

— Извините, женщина, — буркнул Арлекин. — Он у нас дурак, — этот сомнительньый комплимент был адресован Пьеро, который как раз поднялся и принялся отряхиваться.

— Да чего уж теперь-то, — вздохнула пупица, горестно раздув шейку.

— Чего это с ним? — поинтересовался педрилка, показав на неподвижную тушу уёбища.

— Прихватило его. У него во лбе нерва есть, — принялась объяснять пупица, — он когда той нервой об чего ёбнется, так потом два часа вот так валяется. Пырализовувает его, — выговорила она с запинкой сложное слово. — Охти, ещё и женилку изломал, — пригляделась она. — Вот хозяйка-то злая будет.

— Что за хозяйка? — забеспокоился Арлекин.

— Да помещица местная, Кутычихой кличут. Усадьбишка ёйная тама — пупица показала куда-то вдаль. — По основе пяденица, прошита саранчою. Вредная очень, — пожаловалась она, — и скупая. За сношение вот с этим дефом чмошным, — она показала на злопипундрия, — два сольдо берёт. А он старый, у него малафейка-то ужо не та, не схватывает. Я уже третий раз к нему хожу, и всё бестолку.

— И чего тогда ходишь? — не понял Арле. — Для удовольствия?

— Да какое ж это удовольствие, — сказала пупица специальным бабьим усталым голосом. — Типа для потомства. Это всё маманя моя. Внуков хочет, свихнулась просто на этом. Каждый день одно и то же: ты когда траханьки ходила? а меськи когда последние были? а задержка есть? а давай эмпата позовём — мож, у тебя в пузявочке моя внученька завелась? а вот на тебе денежку, сходи-ка ты поебенькайся… Всю мозгу мне проела, скобейда пилючая.

— Забей, — посоветовал Арлекин.

— Я бы забила, да нельзя, — вздохнула пупица. — Мамка моя — коммунальная собственность. Ежели я её забью, на меня штрафу навалят.

— Сколько? — спросил Арле.

— Восемь соверенов, — крестьянка сказала это так, что стало понятно: для неё это совершенно неподъёмно.

Арлекин посмотрел на парализованного злопипундрия и принял решение. Карабас всегда говорил: в конфликты с местными не вступать, проблемы решать деньгами, желательно небольшими.

Он слазил в подводу, достал мешочек с золотом, запрятанный на всякий полицейско-правовой случай, отсчитал монеты и вернулся.

— Вот, — сказал он крестьянке, показывая золото. — Забьёшь мамку, заплатишь штраф, будешь нормально жить. Только с условием: ты нас не видела, мы тебя не видели. Идёт?

— Идёт, — женщина зачарованно смотрела на золото. — А как же этот? — она вспомнила про злопипундрия.

— А он сдох, — объяснил педрилка. — Ты ни при чём, у него что-то в башке перемкнуло, стал метаться, сломал хуй, потом упал и помер. Вот так своей помещице и скажешь. Будет скандалить — не слушай, свидетелей нет.

— Так он же живой, — не поняла баба. — Оклемается и вскочит. Ох, то есть не вскочит, — поправилась она, глядя на страшно раздутый, почти уж чёрный член его.

Арле сунул ей в лапку деньги и развернул спиной к себе.

— А это уже не твоя забота, — сказал он. — Ты иди, не оборачивайся. Поняла?

Он подошёл к злопипундию, нащупал артерии — они были толщиной с мизинец Карабаса — и аккуратно пережал. Держать пришлось долго, давить сильно. Наконец, зверь задёргался и с хрипом околел.

— От так от, мама, от так от, — с удовлетворением заключил он.

— Эй, а чего стоим? Случилось чего? — раздался позади грубый конский голос.

Арлекин обернулся и увидел вторую повозку, с электоратом. Першерон-коренник недовольно прядал ушами.