Путь Беньямина

Джей Парини Путь Беньямина

Издательство ИНОСТРАНКА®

Каждое слово этой книги я посвящаю Девон

ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИН

Я пришел в этот мир под знаком Сатурна – светила весьма неповоротливого, планеты окольных путей и промедлений.

1 Гершом Шолем

Портбоу (Испания): 1950 год. Я, не плакавший, даже когда умерли мои родители, стою здесь и плачу по Вальтеру Беньямину, моему дорогому другу, которого я потерял. Кладбище, расположенное на крутом склоне, нависает над зелено-золотым морем в тени Пиренейских гор.

Прошло десять лет или даже больше, но я по-прежнему слышу его голос, он шелестит сухой травой, вихрится с ветром, прячется в рокоте и шуме прибоя. «Если бы я уехал к тебе в Палестину, – говорил он, – вполне возможно, что у меня все сложилось бы лучше. Впрочем, кто знает? Я, как видишь, вечно медлю на каждой развилке, переминаюсь с ноги на ногу». Так он писал в 1931 году, когда еще мог уехать. Да, он мог бы приехать в Иерусалим, жил бы в кругу единомышленников. Зачем было уничтожать себя? Со временем я помог бы ему устроиться в университет – или, может быть, в школу. Преподаватели нужны всегда. Или в библиотеку. Из него получился бы превосходный хранитель рукописей или произведений искусства. Кто знал больше, чем Вальтер Беньямин?

Он и предположить не мог, чем все в конце концов обернется в Европе: Беньямин был не из тех, кто способен предвидеть такое. Будет справедливым сказать, что он мало что смыслил в реальной жизни. В том, что касалось политики, он был – осмелюсь ли употребить это слово? – невеждой. Зато о литературе он знал все! Он, подобно Тезею, входил в лабиринт текста и разматывал нить из своего сердца, чтобы, зайдя в самую глубь, встретившись лицом к лицу с Минотавром и убив его, вернуться по ней обратно к свету.

Разум Европы потерял своего защитника, престолонаследника, сладчайшего принца. Правда, об этом почти никто не знает. А если б и знали, было бы кому-то до этого дело? Вряд ли в мире может родиться другой такой, как Беньямин. Но даже если и мог бы, почва на этом континенте больше не годится для такого ума. Ему не расцвести в этом изгаженном климате себялюбия и бездушия. Мне следовало бы облечься во вретище, удалиться в пустыню, скорбеть. Мне следовало бы воскликнуть словами из Книги пророка Иеремии: «И Я ввел вас в землю плодоносную, чтобы вы питались плодами ее и добром ее; а вы вошли и осквернили землю Мою, и достояние Мое сделали мерзостью»[1].

Но вот я стою здесь, на испанской границе, где десять лет назад Беньямина не стало. Он был моим другом, и я должен увидеть его могилу своими глазами. Чтобы убедиться, чтоб не оставалось сомнений. И чтобы понять, что же именно здесь произошло и где разыгралась эта трагедия, от которой до сих пор просыпаешься среди ночи в холодном поту.

Подо мной разбиваются о скальную гальку волны прибоя, среди коряг и валунов валяются похожие на кишки бурые водоросли-фукус, в приливных озерках пульсируют морские анемоны, словно желтые сердца, поддерживающие жизнь моря, этого великого зверя. Всюду жестокая борьба за существование. Но Вселенная подчиняется закону энтропии. Распад неминуем, с этим ничего не поделаешь.

По словам Евы Руис, урожденной француженки, владеющей единственной в деревне гостиницей, он похоронен здесь, но я не знаю, в какой точно могиле.

– Ваш друг был воспитанный человек, – сказала она сегодня утром, подавая мне кофе в террасном саду, расположенном за ее розоволицей гостиницей, угнездившейся на скале с видом на море. – Он очень мне понравился.

– Это было так давно. У вас, должно быть, с тех пор перебывала уйма гостей, – ответил я.

Руки подрагивали у нее на коленях, как пара белых бабочек.

– Ну нет, – возразила она, – я хорошо запомнила вашего доктора Беньямина. Невысокий и, видно, очень чувствительный, если не ошибаюсь – еврей. С густыми усами, в толстых очках. Знаете, он был добр к моей дочери. Матери такое не забывают. Сюзанна и сейчас вспоминает его.

– Можно мне поговорить с вашей дочерью?

– К сожалению, не выйдет. Она сейчас учится в Ницце.

Ее лицо посуровело, руки-бабочки взлетели к шее, как будто она собиралась задушить себя прямо у меня на глазах.

– Печально, что он так умер, – сказала она. – Это он сгоряча.

– Простите?

– Ну, мне так кажется. В моих обстоятельствах, понимаете. Я вдова. О многом приходится думать.

– Боюсь, мадам, я вас не совсем понимаю, – сказал я.

– Да? – Она вскочила на ноги и выглянула в окно. – К моему стыду, я не умею излагать свои мысли. Вечно ляпну что-нибудь не то. Моего мужа это бесило, он был офицером – при генерале Франко. Раза два или три даже встречался с ним.