Путь через равнину

Эйла повернулась и вышла. Джондалар последовал за ней. Ее слова оказались более вескими, чем она предполагала. Большинство и так считало ее необыкновенной женщиной, а многие думали, что она — воплощение Великой Матери, живая Мунаи в человеческом облике, которая явилась убрать Аттароа и освободить мужчин. А как еще можно объяснить, что лошади приходили к ней по ее свисту? Или то, что волк, огромный даже для своей породы, следовал за ней повсюду? Не было ли это воплощением Великой Земной Матери, которая дала рождение духам всех животных?

Согласно легендам, Мать создала мужчину и женщину с особой целью и дала им Дар Наслаждения. Чтобы возникла новая жизнь, нужен был и дух женщины, и дух мужчины, и вот явилась Муна, чтобы выяснить, почему кто-то пытается создать Ее детей каким-то другим способом? И это было противно Ей. Разве не привела она с собой Зеландонии, чтобы показать им, как надо жить? Мужчину, который был ее возлюбленным и другом? Более высокого и более красивого, чем другие мужчины, светлого и чистого, как луна?

Джондалар заметил, что в стойбище к нему относятся по-особому, и не очень радовался этому.

* * *

В первый день надо было сделать так много, что Эйла отложила лечение искалеченных мальчиков, а Ш'Армуна перенесла похороны Аттароа. Но на следующее утро было выбрано место и выкопана могила. Простой ритуал, совершенный Той, Кто Служит, окончательно вернул умершую в лоно Великой Земной Матери.

Некоторые даже опечалились. Ипадоа, не ожидавшая, что как-то отреагирует на эту смерть, чувствовала некую горечь. Но из-за того, как многие относились к Аттароа, она не могла выразить свою боль. Эйла заметила это по скованности ее тела и рук, по выражению лица. Добан тоже боролся с комплексом своих чувств. Большую часть жизни он считал Аттароа матерью. Он счел себя преданным, когда она выставила его вон, но ее любовь всегда была странной, и он не мог полностью избавиться от сыновних чувств к ней.

Горе и печаль требовали облегчения. Эйла знала это по собственному опыту. Она хотела заняться лечением мальчика сразу же после похорон. Правильно это или нет, но и тянуть нельзя. На обратном пути она подошла к Ипадоа:

— Я хочу вправить ногу Добана, и мне нужна помощь. Ты не поможешь?

— А это не будет больно? — Ипадоа помнила, как он кричал, и к тому же уже начинала чувствовать себя ответственной за него. Он не был ее сыном, забота о нем стала ее обязанностью, и к ней она отнеслась серьезно. От этого зависела ее жизнь.

— Я усыплю его. Он ничего не почувствует, ему будет больно, когда он проснется, но не так сильно. И некоторое время ему надо двигаться очень осторожно, хотя, вероятно, он вообще не сможет ходить.

— Я буду носить его.

Когда они подошли к большому дому, Эйла объяснила мальчику, что хотела бы выпрямить ему ногу. Он отпрянул от нее, когда увидел Ипадоа, входящую в жилище, глаза его наполнились страхом.

— Нет! Она собирается сделать мне больно! — закричал Добан при виде Волчицы. Если бы он мог убежать, то сделал бы это тут же.

Ипадоа выпрямилась и с непреклонным видом подошла к кровати, где он сидел.

— Я не сделаю тебе больно. Обещаю, что никогда больше я не сделаю тебе больно. И никому не разрешу сделать тебе больно. Даже этой женщине.

Он взглянул на нее, желая поверить ее словам.

— Ш'Армуна, пожалуйста, убедись, что он понял то, что я скажу, — попросила Эйла.

Она нагнулась, глядя прямо в его испуганные глаза.

— Добан, я дам тебе кое-что выпить. Это не очень вкусно, но я хочу, чтобы ты выпил все до капли. Немного погодя тебя потянет в сон. Тогда ты можешь лечь. Пока ты будешь спать, я попытаюсь сделать так, чтобы твоей ноге стало получше, то есть я верну кости на место. Ты не почувствуешь ничего, потому что будешь спать. Когда проснешься, будет немного больно. Если будет сильно болеть, то скажи мне, Ш'Армуне или Ипадоа… Кто-нибудь из нас будет с тобой все время. Тебе дадут выпить настой, и тебе станет легче. Ты понимаешь?

— А Зеландонии может навестить меня?

— Да. Я приведу его, если ты хочешь.

— И Ш'Амодана?

— Да, обоих.

Он посмотрел на Ипадоа:

— Ты не разрешишь причинить мне боль?

— Обещаю. Я не позволю делать тебе больно. Ни ей и никому другому.

Он взглянул на Ш'Армуну, затем на Эйлу:

— Дайте мне это питье.

Операция мало чем отличалась от выправления руки Рошарио. Напиток расслабил его мышцы и заставил уснуть. Пришлось применить немалую силу, чтобы вытянуть ногу, но, когда она затем скользнула на место, стало понятно, что все в порядке. Кость сустава была слегка обломана, и нога никогда полностью не станет прежней, но она выпрямилась, и тело теперь выглядело почти как прежде.

Когда родственники забрали мужчин и мальчиков к себе, Ипадоа вернулась в большой дом и почти постоянно находилась возле Добана. Эйла заметила, что между ними появились первые ростки доверия. Ш'Амодан все верно предусмотрел.

То же самое они проделали и с Одеваном, но Эйла боялась, что заживление у него пойдет медленнее и что нога может опять выскочить из сустава.