Путь "Чёрной молнии"

— Твари распоясались здесь, лютуют, как крысы во время чумы, — выругался Макар, — зачем системе ИТУ ломать голову над тем, как разобщить зэков? Они сами друг друга сожрут в этом отношении. Есть «козел», помогающий хозяину и напяливший повязку на рукав и, пока он носит ее, лагерному начальству не нужно сильно напрягаться для поддержания надлежащего режима. Придурки! Одного они не поймут, что при бунте активисту в первую очередь проломят голову сами же зэки.

— Вот они и кучкуются рядом с ментами, — продолжил дискуссию Дрон, — а пойдет продажный зэк против начальства, они быстро покажут ему «Кузькину мать», бросив в общую камеру, из которой он вылетит «петухом».

— Правильно, пусть живет и работает, как полагается мужику. Если не хочет блатовать, никто его насильно не потащит в братство. Здесь отбор идет жесткий, тюремный закон должны все поддерживать и выполнять. Государство вырастило целую плеяду предателей и изменников, которые, как пиявки присосались к телу общества. Трусость, малодушие порождают подонков. Как могут такие люди защищать честь и безопасность своей Родины. Это и есть — первые предатели и изменники. Как можно спокойно жить после того, как предал тюремное братство и пошел на поклон к тем, кто посадил его на нары.

— Это ты о Равиле?

— Обо всех, Леха. Нужно называть вещи своими именами: смена взглядов и убеждений, переход в другой лагерь, это и есть измена! Вы — воры, тоже даете клятву, вступая в воровское сообщество. Дают клятву воины и партийцы. Однако общество карает тех, кто отступил от общего дела. Так почему же мусорская система поставила во главу угла предательство и наушничество? Почему не воспитывает оступившихся людей в духе уважения и приобщения к чему — то светлому? А я тебе скажу почему: потому — что системе нечего противопоставить карательному и репрессивному методу воспитания. А в противоположности заложено: хорошее отношение к людям, понимание и прощение. Им не понять, что в наших душах теплится надежда о лучшем завтрашнем дне, который принесет нам, хоть чуточку тепла и участия.

— Вот потому Васек менты не признают открытых и справедливых отрицал. Десятилетиями на костях заключенных строилась режимная обстановка в лагерях. Системе легче разделять и властвовать, навязывать основной массе свои порядки, обоснованные железной логикой «Плетью — обуха не перешибешь». А гнобить и без того униженного заключенного, заставлять его «плясать под дудку администрации» проще простого, когда нет во главе массы лидеров.

— В такой обстановке, достаточно высечь искру, чтобы возник пожар неповиновения. А что будет дальше, предсказать невозможно, — распалялся Макар. Он вытащил из кармана флакончик и достав таблетку, отправил ее в рот.

— Почему не сказал, что у тебя сердчишко шалит?

— Что, Петровна доложила?

— Предупредила.

— Не хочу я Леха, чтобы на меня смотрели, как на ущербного. Надоело все. Скорее бы началось, глядишь мне полегче будет.

— Завтрашний день покажет.

— Макар просунул руку запазуху и, вытащив вчетверо сложенный лист, передал Дрону.

— Прочти потом.

— Это что?

— Макар стрельнул глазами в сторону кабинетной двери.

Алексей удивленно поднял брови, затем понятливо кивнул. Ему стало ясно, от кого Макар передал послание.

Дронов поднялся со стула и, попрощавшись с Макаровым, пошел к выходу, где его дожидался Сашка. Симута хлопнул по плечу тезку, и улыбнувшись, тихо сказал:

— Ночью в санчасти места не хватит, слишком много больных будет.

Вечером в отрядах уже шла негласная работа. После сходки, все блатные собрали своих подручных и в строжайшем секрете начали подготовку к неповиновению.

Сашка оповестил своих пацанов, что братва в зоне начинает действовать. Семьянинов Пархатого и покойного Равиля, тоже пришлось подключить. Своих мужиков Воробьев пока не стал вводить в курс дела.

После отбоя вскрыли полы и набили тайники водкой и съестными припасами, которыми предполагалось в скором будущем поддерживать заключенных.

Ночью по всей зоне планировалось провести акцию: каждые блатные семьи должны очистить отряды от активистов. Будить, предупреждать, наказывать. Бить приветствовалось, но наверняка, чтобы не поднимали шум.

Дрон не собирался спать и, не раздеваясь, прилег на постель. Он достал фонарь и направив луч света на листок, прочитал строки, написанные женской рукой.

«Я не стану называть тебя по имени: сам понимаешь — это рискованно. Я не знаю, для чего послушала тебя, но после твоей просьбы, какая-то тревога легла на мое сердце. Всякие мысли лезут в голову. Что должно произойти за две недели? Почему ты настаивал, чтобы я уехала?