Путь Долгоруковых

Вдоль берега Лены через каждые двадцать верст поставлены виселицы – предупреждение ссыльным, которые задумали бы побег; о том распорядился Савелий Лаврентьевич Ваксель, три года назад следовавший этим путем к Берингу с тяжелыми грузами, провиантом и снаряжением. Но и сейчас нашлись отчаянные, которые решились бежать; хотя куда тут убежишь, не зная здешних мест, в мороз, среди кишащей разным зверьем тайги?

Только в начале мая на Лене пошел ломаться лед, загудело, загремело дальнее эхо. Река нетерпеливо сбрасывает с себя опостылевший белый саван и сама же в нем путается: громоздятся торосы, и бурливая вода обтекает их, затопляя берега. Но как сошел лед, снова погрузились на дощаники и за месяц добрались до Якутска. Этот город Усть-Куту не чета: в крепости – каменный собор, в самом городе – деревянный Спасский монастырь с тремя церквями и колокольней, три с половиной сотни дворов, правда, добрая треть из них – якутские юрты: высоченные шалаши из сшитой конским волосом бересты, сложенные круглым клином, без окон, с дымовым отверстием наверху. Отсюда начинался самый трудный путь – в Охотск, по усыпанным острыми камнями тропам, вброд через быстрые холодные речки, таща все припасы на себе. У Юдомского Креста слегка перевели дух; здесь были склады провианта и снаряжения, заготовленные для экспедиции добросовестным шведом Вакселем.

За грядой сопок – ровный пустынный берег, покрытый мелкой галькой, сквозь которую редко где пробивается чахлая трава. Здесь ничего не растет, а ветры свободно гуляют на просторе. Вдоль реки Охоты разбросаны шалаши тунгусов из сшитой вместе рыбьей кожи: летний лов, когда нерка, кета, мальма идут на нерест, весь год кормит. А еще дальше, где Охота впадает в море, – Охотский острог.

Ссыльных прежде ведут на государев двор, где конвойные сдают их с рук на руки воеводе. Устроив перекличку, их распределяют по работам, и большую часть партии сразу отправляют в порт – туда, где море образует небольшую и неглубокую гавань с песчаной банкой.

По берегу разбросаны неказистые деревянные строения: длинные бараки казарм, выстроенных Мартыном Петровичем Шпанбергом пять лет тому назад, магазины для снаряжения, две часовенки, кузница, дома для офицеров и курные избы для людей. В казармах даже летом холодно и сыро, стены покрываются плесенью, которая сменяет зимний иней. Дрова приходится таскать на себе за шесть верст, за водой для питья ходить к реке за две-три версты, а когда подъедены все припасы, люди впрягаются в нарты и отправляются к Юдомскому Кресту за мукой и крупами. Летом они пробавляются рыбой, кореньями, диким луком, заготовленным весной и засоленным впрок, но зимой бывает, что и падалью не брезгуют.

Солнце припекает, но холодный пронизывающий ветер гонит на него барашки облаков, норовя спрятать от людей, и тогда на землю ложится длинная широкая тень, а море свинцовеет и вздыбливается гребешками. Изнемогшие ссыльные садятся прямо на гальку, прижавшись друг к другу и обхватив колени руками. Покормили бы чем, что ли, с утра маковой росинки во рту не было… В порту кипит работа; у самого берега стоят на стапелях два почти готовых двухмачтовых судна, слышатся стук топоров, визг пил, звон железа.

Со стороны большого барака к ссыльным поспешно идет офицер в красном датском мундире и треуголке, за ним двое матросов в кожаных куртках и суконных штанах до колен. Офицер уже немолод; коротко стриженные седые волосы слегка топорщатся над ушами, под покрасневшими глазами мешки, щеки, покрытые колючей щетиной, прорезаны глубокими складками, худая шея спрятана под тщательно повязанный галстук. Остановившись и оглядев сбившихся в кучку оборванцев, он громко спрашивает:

– Кто здесь Овцын?

Кучка начинает шевелиться, высокий бородатый человек в когда-то синем кафтане с оборванными пуговицами встает и, перешагивая через товарищей, выходит вперед:

– Я Овцын.

Просветлев от радости, Беринг обнимает его за плечи и целует в обе щеки.

Глава 12

Хорошо, что ворочаться другою дорогой, иначе сердце бы не выдержало воспоминаний. Тогда, десять лет назад, все казалось тяжело и страшно, но рядом был он – муж, и ей оставалось покориться судьбе, прилепившись к тому, с кем сам Бог соединил ее. Теперь же она – словно ветка, оторвавшаяся от могучего ствола, не к кому притулиться; но на этой веточке – два росточка: ее дети. Их с Иваном. А для них лишь она защита и опора. Выдержала ли бы заново тот ужасный переезд по воде на утлых суденышках? От одной мысли оторопь берет. По счастью, путь в Россию теперь лежит по новому Сибирскому тракту, через Тюмень и Екатеринбург.