Путь Долгоруковых

Как только пришел в Тобольск указ о том, что княгине Наталье Долгоруковой позволено вернуться в Москву с детьми и со всеми пожитками в дом к брату, графу Петру Борисовичу Шереметеву, так она сразу же и собралась. Какие там пожитки? Святые образа и книги, посуда, пара смен белья да кое-что из одежды. С ней и того не было, когда приехали сюда… Брат прислал тысячу рублей на дорогу: едут они не как арестанты, на казенный счет, а за свои деньги. Вот только ни в указе, ни в братниной записке ничего не сказано о том, жив ли муж ее, что с ним сталось. Сердце сдавлено в тисках тяжелого предчувствия: раз определено ей отправляться к брату, значит?… А только надежда еще трепыхается, точно птичка в силках: вдруг жив еще Ванечка, томится где-нибудь в тюрьме? Она поедет в Петербург, бросится в ноги императрице, а если не пустят ее во дворец, будет караулить возле, чтобы воззвать к ее христианской душе, смягчить сердце слезами сиротскими…

Тянется, тянется дорога, пробитая через тайгу, подымается на увалы, спускается к болотам, переползает гатями через ручьи. В путь пустились во второй половине июня, сейчас уж Успение, а они все еще в Сибири. Трусят себе лошаденки, запряженные парой в кибитку, дни становятся заметно короче, а по ночам никто не ездит, да и днем, бывает, на ямских подворьях подолгу ожидать приходится.

Дмитрию исполнился год, но он еще не встал на ножки. Нянька его таскает на руках, носит смотреть лошадок, коровок. Накомарник ему не нравится, он все норовит сорвать его с себя, а потом расчесывает укусы и плачет, никак не заснет. В кибитке ему ехать нудно, нянька уж и в ладушки с ним играет, и песенки ему поет – до чего колготное дитя! А девятилетнему Михаилу все в диковинку, все интересно; он засыпает мать вопросами, а она порой и не знает, что ему отвечать: отвыкла от больших городов за десять лет в глуши. Мишутка впервые увидел каменные дома и церкви. Его оглушили гром тюменских кузниц и звон литых дорожных колокольчиков, вонь кунгурских кожевенных заводов, дым железоплавильных печей.

В Казани Наталья вспомнила свою добрую мадам. Где она теперь? Жива ли? Оттуда до Нижнего добирались водой, только уж не сидели день-деньской в каюте. В хорошую погоду выходили на палубу, и Наталья вместе с сыном впервые увидела Свияжск, Чебоксары, Козьмодемьянск… В Нижнем, отпраздновав Покров, снова расселись по кибиткам и отправились мимо Флорищевой пустыни, через Арзамас и Муром во Владимир. Там Дмитрий заболел оспой, метался в жару, пылая, как уголек. Наталья испугалась за старшего сына, да и самой страшно заразиться. Упросила добрую старушку-дворянку, что дала им приют, присмотреть за младенцем, оставила ей и няньке немного денег и образок милостивого Спасителя нашего – в изголовье Митеньке, а сама поехала с Михаилом дальше.

От Владимира до Москвы сто восемьдесят верст. Ухабистая дорога продирается сквозь густые леса, перепрыгивает через речки, петляет в обход болотин. Закончилось бабье лето, на ветках берез и осин дрожат последние желтые и багровые листья, словно слезы на длинных ресницах, а над ними – неряшливые мохнатые лапы елей, точно хмуро сдвинутые брови. Солнце заслонилось серым хмаристым покрывалом, льется на землю дождь – холодный, бесплодный, и от вида зябко съежившихся под ним стогов на душе становится сиротливо. Переночевали в Рогожах, в ямской слободе; утром двор утонул в молочном тумане. Трусят вперед покорные лошаденки, остаются позади затерянные в лесу деревеньки. Вот и Горенки, отобранные у Долгоруковых в казну, где состоялась невеселая Наташина свадьба, Ивановское, монастырская Андроновка. Дальше лежат дворцовые земли, уходящие к селу Измайлову, снова лес, а за ним Рогожская застава – Москва! По Крутоярской улице со знаменитым кабаком повозка взбирается на горку мимо Андроникова монастыря, по Николо-Ямской через Яузский мост выезжает на Солянку, за Варварскими воротами начинаются лавки Китай-города, древняя Варварка с белокаменными палатами и аглицким посольским двором выводит на людную и шумную Красную площадь, и Мишутка, вертя головой, таращится на узорчатые главы Покровского собора, на высокие стены и башни Кремля, на торговые ряды, минуя которые они выезжают сквозь Вознесенские ворота по мосту через вонючую Неглинку, сворачивают в Охотный ряд, а оттуда на Воздвиженку.

Из глаз Натальи сами собой текут слезы, и она их не удерживает. В слезах она покинула этот дом, в слезах в него и вернулась. Брата Петра в Москве нет: полтора года назад лейб-гвардии капитан Шереметев был назначен камергером принцессы Анны Леопольдовны и находится при дворе в Петербурге. Брат Сергей – гвардейский ротмистр, он тоже живет в столице, как и сестра Вера, которая вышла замуж за Федора Авраамовича Лопухина, почти на двадцать лет ее старше, – сына казненного брата царицы Евдокии. В Москве осталась только Екатерина.