Путь Геракла : история банкира Виктора Геращенко, рассказанная им Николаю Кротову

Когда я через некоторое время встретил знаменитого режиссера, то спросил: «Олег, ну ты-то чего хлопал?!» Замялся товарищ и отшутился. Утром я звоню Шумейко: «Владимир Филиппович, вам-то я же все объяснил!» Вице-спикер тоже не знает, что отвечать, говорит, произошло недоразумение, недопонимание, забыл президент о том, что ему доложили.

В конце апреля я поехал на годовое собрание ЕБРР в Лондоне. Мэр Сити Лондона в большом новом зале на набережной устроила прием. Стою со стаканом, слушаю выступление мэра или делаю вид, что слушаю, подходит ко мне незнакомый брюнет лет 40 и спрашивает: «Господин Геращенко, а вы не были на пресс-конференции господина Улюкаева?» Я отвечаю, что нет. «Он вас там очень сильно критиковал!» Я отвечаю: «Привычное дело!» «Нет, — продолжает незнакомец с американским акцентом, — вы учтите, что ваши дни сочтены! Мой друг, с которым я учился, работает в Госдепартаменте, и он был на встрече Ельцина с Клинтоном, проходившей в Ванкувере. Президенты прогуливались по пляжу местного университета, украшенному табличкой «Купальник необязателен!», и вели судьбоносные для России беседы. И вот там после ланча во время беседы на экономические темы министр финансов США Л. Бентсон (старая седая карга, лет под 90[18]) заявила, что проблема для всех экономических преобразований России — это Геращенко!» На что якобы Ельцин ответил: «Ну, это не проблема, мы ее решим!»

Что меня особенно возмутило — нельзя будто было спросить: а почему, в чем его главный вред и т. д. Надо сразу под козырек…

Главная проблема при взаимоотношениях с Ельциным заключалась в том, что президент в принципе не был способен сопоставлять свои вчерашние лозунги с деяниями сегодняшними. Его идеи могла трансформировать любая случайная фигура, имеющая доступ к телу главы государства. Особенно заокеанская.

Прилетаю в Москву, и 30 апреля вызывает меня Черномырдин. Прихожу и узнаю, что у него встреча с предсовмина Таджикистана, тот просит дать кредит на посевную кампанию. Я не возражал, тем более что сумма запрашивалась небольшая, да и таджик был мужиком хорошим, мы с ним были знакомы еще с советских времен. Решили вопрос, и тут секретарь премьера приносит мне записку — в 12:00 меня приглашает на встречу Ельцин.

Время еще оставалось, но я предупреждаю Виктора Степановича, что скоро мне надо покинуть его кабинет. Тогда Черномырдин меня спрашивает: «А на кой ляд ты напросился к президенту?» Я отвечаю, что не напрашивался.

«А зачем же он тебя вызывает?» — «Я не знаю, может быть, вы знаете?» — (Ладно, после встречи позвони мне, расскажи, о чем был разговор!» На этом и расстались.

Ельцин всегда был точен (больше чем на несколько минут начало встречи не задерживал), опаздывать было нельзя. Вызывает, вижу: президент сидит за боковым столом — и рукой катает на столе карандаши. В глаза мне не смотрит. А я не люблю, когда люди разговаривают о серьезных вещах и не смотрят тебе в глаза. Потом вдруг спрашивает: «А может, тебе уйти?» «А чего так? — в свою очередь интересуюсь я. — Я что-то не так делаю?» — «Нет, претензий по работе нет. Но знаешь, как бывает — я вот Гене говорил, что не вписываешься ты в команду!» Я на это отвечаю: «Я вас понимаю, вы играли в волейбол, я в баскетбол, действительно так бывает: и игрок хороший, но с командой не может сыграться. Так что если нужно, я уйду!» — «Ну и хорошо!» — бодро заявляет президент, довольный моей неожиданной покладистостью. «А кому дела передавать?» — спрашиваю я. «Это как?» — переспрашивает Борис Николаевич. «Но это все-таки банк, а не шарашка какая-то!» — отвечаю я. «Ну мы найдем!» — «А вы не Федорова случайно имеете в виду?» — «А что?» — «Да нет, ничего, он мужик-то, в общем, грамотный, энергичный, но с ним никто работать не сможет! Он индивидуалист, не командный человек. Я обещаю, что поговорю со всеми членами правления банка, никто со мной не уйдет, но через некоторое время, выполнив свои обязательства, по тем или иным причинам они уволятся. С Федоровым работать невозможно! Вы в этом убедитесь».

И тут Ельцин задает вопрос многих поколений реформаторов, который меня в этой обстановке умилил: «А что делать?» — «Я не знаю!» — «А у тебя кто-нибудь есть?» — «Можно посмотреть одну кандидатуру. Правда, он сейчас за границей» (я имел в виду Ю.В. Пономарева). Президент спрашивает: «А ты можешь его вызвать?» Я отвечаю: «Могу!»

Повторяю, происходил разговор 30 апреля. Ельцин загорелся побыстрее решить вопрос со сменой председателя ЦБ и, наверное, отчитаться перед американским «парткомом»: «Давай встретимся 2-го!» Я охлаждаю его пыл: «Борис Николаевич, когда же вы будете отдыхать?» — «Ну, давай 3-го!» Я решил ерничать дальше: «Борис Николаевич, вы так много работаете, давайте 4-го!» Ельцин с моим предложением согласился.