Путь Горыныча. Авторизованная биография Гарика Сукачева

И приобщился я к ней именно через передачу «На всех широтах». Она начиналась по воскресеньям в 14.05. И повторялась в понедельник в 22.35, вслед за «Последними известиями». Шла, кажется, всего минут двадцать. Но это было фантастическое ощущение. Ты лежишь в траве со своим другом Колькой с его приемником ВЭФ и слушаешь «битлов», «Криденс», «Дип Перпл»… А это ведь Советский Союз. И в музыкальных магазинах ничего такого не продается. Очень странно, что подобная программа вообще выходила. Татарскому там, конечно, приходилось порой произносить всякую лабуду про «прогрессивную группу из Ливерпуля, которая поет о тяжелой судьбе английский рабочих…», но главное, что за этими репликами звучала обалденная музыка! Примерно тогда же мы начали вылавливать сквозь глушилки и «Голос Америки» с музыкальной панорамой от Юрия Осмоловского, пытались что-то оттуда записывать. Я сильно менялся в тот период. Наверное, старался всеми силами выйти из той социальной ячейки, в которой изначально находился. За каких-то пару лет я полностью сменил круг общения. Годам к семнадцати ни в каком своем районе я уже не тусил. У меня появились другие компании – из центра. Я хорошо помню, как расселяли тогда старые дома на Тверских-Ямских, где развернулась большая реконструкция. В одном из них жителей уже не было, а свет и воду еще почему-то не отключили, и там обосновалась хипповская коммуна, где я впервые увидел знаменитого хиппана Солнце…»

Несколько десятилетий спустя Сукачев посвятит этому человеку, которого по паспорту звали Юрий Бураков, и той, быстро угасшей в СССР, движухе «детей цветов» свой последний пока полнометражный фильм «Дом Солнца». Кроме ссылок на различные артефакты, загадки и слухи того периода в этой картине присутствует отголосок юношеской радости Гарика от сопричастности к эпохе, в которой он был скорее учеником и наблюдателем, нежели полновесным участником процесса. У Сукачева на многие вещи и явления, даже если он являлся их современником, взгляд не столько ретроспективный или ассоциативный, сколько мифотворческий (о чем уже говорилось выше). Он дорисовывает события и действующих лиц под свое представление о том, какими хотел бы их видеть. Одним это кажется наивностью и упрощением. Другим – искренностью и романтизмом. Короче, все его творчество вертится для публики вокруг вечной дилеммы: верю – не верю. И как писал Юрий Левитанский: «Каждый выбирает по себе…»

Вернемся, однако, к перестраивавшимся Тверским-Ямским и вообще к центровой Москве середины 1970-х, где тушинский чувак из железнодорожного техникума, словно вышедший из джунглей Маугли, осваивался в новой для себя реальности.

«Конечно, я был полон комплексов, которые дополнялись моим трудным характером и драчливостью. Кроме того, в столичной тусовке я поначалу чувствовал себя представителем другого класса. Знакомился где-то на стрите с такими же, как сам, молодыми ребятами. Это легко происходило: видел кого-то в тертых джинсах, куртках, с хаерами и понимал – мои люди. А потом мы шли к кому-то из их знакомых на «мажорский» флэт в районе Садового кольца, и там такие мальчики и девочки собирались, которые мне, обитателю пятиэтажки на окраине, казались небожителями. Они разговаривали иначе, чем я и мои районные приятели. Они, может, и не лучше меня образованы были, но чувствовалось, что в социальной иерархии я им не ровня. Вот, скажем, сидит рядом привлекательная профессорская дочка, и ты понимаешь: тебе она не даст. Порой мне было неловко в подобной обстановке. И, разумеется, я нажирался, чтобы все стало по фигу. А потом творил какие-то безобразия…

Но, в принципе, мне везло с общением. Я варился среди прогрессивной, талантливой молодежи. Люди журналы сами делали в домашних условиях, музыкой обменивались, самиздатом, интересовались андеграундом. Тогда еще были «колесные» и «травные» времена. Но так, по мелочам. Ничего радикального, никаких иглоукалываний. Шприцы вообще ненавижу – ужасное орудие. Как вижу эту выпускаемую из иглы струйку – мурашки по коже. Кокаин, героин и прочее появились в советских тусовках куда позже, и меня это совершенно не прикалывало. А «колеса», «траву» мы довольно легко доставали. Это не требовало больших денег. Обычно кто-то один покупал и угощал остальных. Хотя основным кайфом все равно был портвейн. И психоделика. Кастанеда, «Откровение Иоанна Богослова», Серафим Саровский… В таких компаниях я старался больше молчать. Говорил, только если меня спрашивали. И ни к каким собственным декларациям, манифестам готов не был. Я вообще всю жизнь подозреваю, что у меня очень косный язык. Потому что мало кто, включая моих близких друзей, понимает, что я говорю. Большинство – не понимает. Поэтому стараюсь говорить поменьше».

Третья серия Закат солнца вручную