Путь Грифона

– Ты выпивать стал? – удивлённо спросил друга Анатолий Николаевич.

– Нет, – последовал ответ.

– Тогда и не открывай. Рад тебя видеть, Серёжа. Я почему-то был уверен, что ты объявишься.

– Мне можно было письмо от брата тебе привезти, но мы с Аркадием решили не рисковать.

– Ты и в Омске был?

– Был.

– Рассказывай.

– Начну с Томска, – объявил Суровцев.

– Михаил? – точно боясь услышать нечто более страшное, попытался перебить его Пепеляев.

– Жив. Жив Михаил, – предупредительно в свой черёд перебил собеседника Суровцев. – Прошёл твой брат по делу о монархическом заговоре как свидетель. Хотя, когда речь о заговоре, свидетели иногда – первые обвиняемые, сам знаешь. На допросах порядком поломали…

– Это они умеют, – согласился Анатолий Николаевич.

– Остальных почти всех расстреляли сразу после окончания следствия. Сейчас в Томске стали стрелять в овраге на Каштачной горе. Там же и хоронят.

– Здесь тоже постреливают. Как Аркадий? – спросил Пепеляев о другом своём брате.

– Живут трудно. Но племянницы твои уже большие. Опять же корову держат. Она их неплохо выручает. Писем от твоих из Харбина пока не было. Что ещё? Золотом у Аркадия интересовались. Требовали сдать. Говорит, взял обручальные кольца и цепочку жены, пошёл сдавать. Только что не рассмеялись. Отпустили с миром. Сказали, что «были лучшего мнения о вас, доктор Пепеляев». Как хочешь, так и понимай, что они хотели этим сказать.

– Я повиниться перед тобой должен, Серёжа. Меня ведь тоже ломали немало…

– Пустое… Прекрати…

– Нет, ты должен знать. Тобой чекисты очень сильно интересовались. Но почему-то только как генералом Мирком.

Суровцев рассмеялся:

– Я же говорю тебе – пустое… Я тебя даже благодарить, наверное, должен…

– За что?

– Они до сих пор так и ищут генерала Мирка…

– Но почему так получилось?

– Ни одного документа из штаба северной группы и из штаба твоей армии в чужие руки не попало.

– Поясни.

– Мы с капитаном Соткиным уничтожили все бумаги. Все, какие только вместе с армией попали в Томск.

– А я никак не мог в толк взять, почему они документами штаба интересовались… Это скольким же людям вы жизни спасли! – воскликнул Пепеляев.

– Если бы спасли! Скорее, отсрочили гибель. Ты же видишь, что творится вокруг…

– А что творится? Ты что мне прикажешь Тухачевского с Якиром и Уборевичем жалеть или по Ягоде с Гаем плакать? Туда им и дорога, христопродавцам! Мне кажется, справедливость торжествует. Ты представляешь, мой противник по Якутии, Вострецов, пять лет тому назад застрелился в Новочеркасске. Почему-то на кладбище. Офицер, три Георгия до революции. Четыре красных ордена за Гражданскую войну и после… А вот же – не пожилось…

– Я не склонен верить в самоубийства и несчастные случаи с красными командирами. Не замечал я желания сводить счёты с жизнью у начальственного состава РККА. На командных должностях в Красной армии чаще всего природные жизнелюбы, гордецы и оптимисты.

– Стреляются, я тебе говорю. И жизнелюбы, и гордецы. И оптимистов теперь не так много.

– Чёрт с ними, пусть стреляются. На то они и люди революции. Они по роду своей деятельности самоубийцы. Что ты о своей-то судьбе думаешь?

Пепеляев молчал. Точно пытался в который раз за последние годы сформулировать хоть какой-нибудь вывод из своих насколько горьких, настолько и многолетних и бесплодных раздумий.

– Что не надумаю – ничего, Серёжа, путного не выдумывается, – наконец-то проговорил он.

– Я мог бы постараться переправить тебя в Китай. Лучше всего это сделать на Алтае. В прошлом году был там с экспедицией. Со времён Чингисхана там мало что изменилось. Тропа проторённая. Иди – не хочу, – самым серьёзным образом заявил Суровцев.

– А почему сам не уйдёшь?

– Не могу, – честно признался Суровцев.

– Золото держит?

– Держит, – не вдаваясь в подробности, честно признался Сергей Георгиевич. – Тебя-то что держит?

– Мог бы и сам понять. Да и понимаешь ты всё, Серёжа. С твоей-то головой, да и не понимать! Не приди я завтра отметиться в милицию, и уже послезавтра, в Омске, возьмут Аркадия. Ещё через день начнут опять ломать на допросах Михаила. И пошло-поехало до самого Харбина. Если уж генерала они в Париже достали, то мне в Харбине не спрятаться. Не говоря уже о семье… Больше всего на свете я сейчас хотел бы сделаться маленьким, неизвестным и незаметным.

– Не получится. К сожалению для тебя, ты историческая личность. Жить на нелегальном положении или полулегально, как я, ты просто не сможешь и не сумеешь. Мне в восемнадцатом году Деникин так про себя сказал: «Решительно нет способностей к конспирации…» Это и к тебе в полной мере относится…

– Я другого не могу понять: зачем было нужно вычёркивать нас из жизни? Что, мы служили бы отчизне хуже этих тухачевских, якиров и уборевичей с эйдеманами, которых теперь уничтожают за бесполезностью и ненадобностью? – горячо спросил друга Анатолий Николаевич.

Что он мог ему ответить? Ни соглашаться, ни возражать, тем более спорить с другом не хотелось.