Путь искупления

– У песчаных тигровых акул эмбрионы дерутся и умирают прямо в материнской утробе. Когда они достаточно вырастают, то нападают друг на друга прямо там, в тесноте и кромешной тьме. Рвут друг друга на куски, пока в живых не останется только один, и вот он-то со временем и родится на свет. Все остальные уже съедены или оставлены гнить. Братья. Сестры. Даже неоплодотворенные яйца, если какие-то остались.

Они проехали еще милю.

– Для тебя это похоже на Бога? Подобная дикость?

– Нет, сэр.

– Ну, а на меня?

Гидеон ничего не ответил, поскольку было совершенно ясно, что ответа от него не ждут. Преподобный сидел за рулем, превратив глаза в узкие щелочки, под подбородком у него играли желваки. Гидеон отважился обернуться и увидел, что девушка наблюдает за ними. С трудом втягивает воздух через нос. Пытается дышать. Она покачала головой, и Гидеон ощутил такой же страх.

Чокнутый.

С концами чокнутый!

Через две минуты показалась церковь. Преподобный дважды проехал мимо нее, приглядываясь, вытягивая шею. Остановился перед въездом, оглядел дорогу в обе стороны сквозь лобовое стекло и зеркало заднего вида.

– Видишь что-нибудь?

– Например?

– Полицию. Других людей.

– Нет, сэр.

– Точно?

Гидеон промолчал, и через несколько секунд тишины священник проехал по извилистой подъездной дорожке и остановил машину.

– Оставайся тут.

Преподобный открыл дверцу, и ветер принес запахи лета – каждого лета на памяти Гидеона. На миг подумалось о лучших временах, но тут дверь багажника открылась, и Лиз принялась вырываться, брыкаясь слишком неистово, шумно и сильно, чтобы на это смотреть, так что Гидеон уже просто визжал в голос к тому моменту, как она упала на голую землю и все то же жуткое потрескивание заставило ее обмякнуть, словно мертвую. Ему хотелось помочь ей. Но преподобный пригвоздил его к месту все теми же пустыми глазами, до основания сокрушив ту его часть, которая думала, что последуют объяснения. Он представлял себе это всего каких-то несколько секунд назад. Машина остановится. Священник подмигнет и рассмеется, и все вокруг вдруг тоже покатятся со смеху. «Здорово же меня разыграли!» – поймет он.

Но это был не розыгрыш.

Священник закинул свою дочь на плечо. Сорвал полицейскую ленту, наклонился к деревянной двери, которая рывком открылась и поглотила их. Гидеон вдруг остался с девушкой один на один.

– Пожалуйста, не плачь! По-моему, он просто болен. Или не сознает, что делает.

Но когда священник появился опять, девушка стала делать попытки вырваться. Силилась кричать из-под серебристой ленты и отбивалась, как отбивалась Лиз, так же раскрасневшись и настолько отчаянно, что Гидеон выбрался из машины и потянул священника за рукав, пока тот выволакивал ее из багажника.

– Преподобный, пожалуйста! Это же просто девушка! Ей просто страшно!

– Что я говорил насчет машины?

– Давайте просто вернемся в город, хорошо? Это все не может быть по-настоящему. Ничего из этого не может быть по-настоящему!

Все это было словно страшный сон, и Гидеон умолял себя проснуться. Но солнце пекло слишком сильно, чтобы сниться во сне, церковь была слишком высокой и крепкой. Он попытался было опять остановить священника, но тот просто отпихнул его – достаточно сильно, чтобы что-то лопнуло в груди. Гидеон упал, сильно ударившись о землю, и почувствовал, как сквозь повязки растекается что-то горячее. Священник засунул девушку под мышку. Гидеон ухватил его за ремень; попытался подняться.

– Отпусти, сынок.

– Преподобный, прошу вас…

– Я сказал, отпусти.

Но Гидеон не повиновался.

– Все это неправильно, преподобный, и это не вы! Пожалуйста, прекратите! – Вцепился в ремень еще крепче, потащился по земле. – Пожалуйста!

Сделал последнюю попытку встать, но тут электрошокер коснулся его груди, и преподобный Блэк – даже не посмотрев на него второй раз – нажал на спусковую кнопку и вырубил его.

* * *

Очнувшись, Элизабет ощутила движение, а в полутьме вокруг, словно по волшебству, стал проявляться интерьер церкви. Ее куда-то несли среди поваленных скамей и разноцветных стекол, и на миг показалось, что тоже по какому-то волшебству она вновь оказалась в собственном детстве. Знакомы были каждая балка над головой, каждый скрип рассохшихся половиц…

– Отец…

Но после этого умиротворяющего момента память начала болезненно пробуждаться, мелкими фрагментами – неясными и разрозненными, как осколки разбитого стекла. Серебристый скотч. Боль. Ничто из этого не имело ни малейшего смысла.

– Папа?

– Терпение, – произнес он. – Мы почти на месте.

Элизабет заморгала, и разрозненные кусочки посыпались дальше – дети, багажный отсек машины, жуткий ожог, сваливший ее с ног во второй раз… Все это действительно было? Она просто не могла в это поверить, но перед глазами все расплывалось, а боль пронзала все тело так, словно с нее содрали кожу и все жизненно важные нервы вылезли наружу из тела.