Путь искупления

Он опустил на нее взгляд и улыбнулся, но в глазах его не было ничего осмысленного. «Скоро мы будем вместе», – сказал он, и тут же все недостающие детали лавиной обрушились на нее: борьба у двери и вдруг наступившая тишина, синий брезент, какое-то движение и жаркое прикосновение кожи Ченнинг. Тут она стала вырываться, так что он бросил ее на пол и прижал металлические ро́жки к ее коже. А когда Элизабет очнулась вновь, то уже лежала обнаженная на алтаре. «Не плачь», – сказал он; но она просто не могла удержаться. Слезы обжигали лицо. Было очень больно, очень страшно и першило во рту. Это не ее отец, не ее жизнь! Она попыталась привстать, увидела на полу Ченнинг, позвала ее – да, я тоже тут!

– Зачем ты все это делаешь?

– Не смущайся. – Он отвернулся, и она заизвивалась в путах. – Здесь в этом нет нужды, только не между нами.

Он произнес это негромко и мягко, снимая пиджак и вешая его на скамью. Рядом с пиджаком лежал какой-то сверток. Когда он открыл его, Элизабет увидела белую холстину, аккуратно сложенную. Он встряхнул ее, чтобы расправить, и вот тогда-то вся чудовищность его грехов пустила корни и расцвела, словно какой-то жуткий цветок.

«Его церковь…»

«Все эти ужасные вещи…»

– Все эти женщины…

– Тихо!

– Этого просто быть не может! – Ее голова моталась из стороны в сторону. Он поймал ее рукой за лоб. – Тебе нельзя этого делать, – выдавила Элизабет. – Что бы тут ни происходило, чем бы, по-твоему, это ни было, тебе нельзя этого делать!

– Вообще-то я должен.

Он опять встряхнул холстину и аккуратно расстелил ее поверх ее тела, сложив под подбородком так, чтобы верхний край располагался чуть выше грудей. Поправил у ног и по бокам, долго разглаживал, пока не осталось ни единой морщинки. Все это время разноцветные пятна из окна перебегали по его лицу – свет ее детства; девчонкой она была уверена, что это свет самого Господа.

– Папа, прошу тебя…

Она была уже на пределе – чувствовала это. Отец. Церковь…

– Так много женщин…

– Они умерли детьми. Свободными от греха.

– В каком это смысле?

– Цыц!

– А мама Гидеона? Господи… А Эллисон Уилсон? – Элизабет опять поперхнулась, но это было больше похоже на всхлип. – Ты их всех убил?

– Да.

– Почему?

Он стоял сбоку от нее, опершись обеими руками на алтарь.

– А это и в самом деле имеет значение?

– Да. Господи… Конечно! Папа… – голос ее прервался.

Он кивнул, словно понимая ее более глубокую нужду.

– Мать Гидеона была первой. Я не планировал так поступать, вообще ничего подобного не планировал. Но я увидел это в ее глазах, прямо здесь: боль, потерю и намеки на дитя подо всем этим. Все началось, как простое утешение. Она была в полном смятении и откровенно поведала обо всем, что ее тревожит, – о своем неудачном браке, насилии, супружеской измене… Это была старая история, и все же пока она мне плакалась, я опять вернулся к ее глазам. Они были такими глубокими и беззащитными, и такого же цвета, что и твои… Когда она склонилась ко мне, я коснулся ее щеки, горла. После этого все и произошло – так, будто я был пассажиром какого-то корабля, который невозможно остановить. Но даже на этой стадии я чувствовал, что нахожусь пред лицом глубочайшей из истин – по мере того, как мы отрешались от владычества времени и суетных вещей. А потом я ее увидел. В самом деле увидел ее. И тогда я понял.

– Что?

– Невинная чистота. Вот каков путь.

– А как же все остальные? – спросила Элизабет. – Рамона Морган? Лорен Лестер?

– Да, все они тоже. Невинные дети, под конец.

– Даже жена Эдриена?

– С ней все было по-другому. Будь это в моих силах, я вернул бы все назад.

– Господи, да зачем же? Зачем все это? – Элизабет в отчаянии сжала кулаки.

Он склонился над ней – лицо выскоблено до блеска, глаза глубокие и темные. Пригладил ей волосы, и большего омерзения она не чувствовала ни в том подвале, ни возле карьера. Подкатила тошнота. Его глаза, словно ее собственные глаза. Те же самые глаза. Ее отец.

– Кэтрин Уолл была ошибкой. Я был зол на ее мужа. Он забрал тебя у меня, так что я забрал его жену и его дом. Признаюсь в этом грехе и стыжусь его. Ее смерть не послужила никакой цели. Дом тоже не следовало поджигать. Оба деяния были рождены слабостью и неприязнью, а это не моя цель.

– Да что за цель?

– Я уже тебе говорил. – Он опять пригладил ей волосы. – Все дело в любви.

– Отпусти Ченнинг! – Элизабет уже почти умоляла. – Если ты вообще меня любишь…

– Но я не люблю тебя! Как я могу любить тебя и по-прежнему почитать дитя, которым ты была?

– Я не понимаю…

– Давай я тебе покажу.