Путь из леса

— Про клубни увечный воин вообще ничего не говорил. Только про питьё.

Уаиллар глубоко задумался. Потом вдруг поднял голову:

— Так значит, всё, что нам говорили старейшие про слова запрета, про то, что нарушивших уарро и евших то, что не растёт в Лесу, ожидает непременная смерть — всё это ложь?

— При чём здесь слова запрета?

— Я ел пищу круглоухих, — признался Уаиллар. — И мне понравилось! Ты понимаешь, Аолли — мне понравилось! Круглоухие, получается, не портят растения, а делают так, чтобы они стали вкусными!

— О чём ты?

— Я ел клубни лаоллэ, прошедшие кипящую воду. И ещё там что-то в воду добавляли, я не разобрал по вкусу. Ты понимаешь, эти клубни были не просто едой, чтобы набить брюхо: они были вкусными, мягкими, нежными как спелые лолоу! И сладкими, а не горьковатыми! А нам говорили всегда, с самого детства: плод надо есть таким, каким он вырос, а всё остальное — уарро! Нам говорили: можно есть только то, что растет в Великом Лесу, а всё остальное — уарро! И кто попробует иное — тот умрёт! А я ел, и не умер! И мне понравилось! Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что всё, всё, что нам говорили старейшие, просто ложь! Это значит, что круглоухие умнее нас: они умеют делать вкусное из почти несъедобного. Они умеют выращивать плоды, которые больше и сочнее тех, что растут в Лесу. Они умеют делать так, чтобы этих плодов было много!

— Ну и что?

— Ты не понимаешь! Если бы нам не мешали старейшие, мы могли бы брать у круглоухих семена их растений! Растить их у нас, и наши женщины могли бы попробовать разговаривать с этими растениями! И тогда у нас было бы даже больше еды, чем у круглоухих! И можно было бы иметь больше детей, и в нашем аиллоу жило бы столько же аиллуэ, сколько круглоухих живёт здесь! И у нас было бы много воинов, мы стали бы великим кланом!

Тут он внезапно замолк, поражённый ещё одной мыслью. Он вспомнил оружие, которое дал ему Старый. Это оружие тоже было уарро. Но оно было прочнее, ловчее и лучше, чем привычные аллэ народа альвов!

А что, если бы у альвов его клана было такое оружие?

А что, если бы альвы научились пользоваться громотрубами?

От этой мысли у него захватило дух.

2

И когда Уаиллар понял, что можно всё, а уарро — ложь, он будто освободился от поводка, которым уолле, ещё не понимающего опасность, но уже умеющего ходить, привязывают к матери.

Он принялся ещё сильнее и чаще терзать воина-калеку, требуя, чтобы тот объяснял ему слова многокожих. Взамен он учил его языку аиллуэ. И не только его, но и всех, кто хотел учиться: Старого, его молодого друга, ‘Аллэ, вождя-уолле, даже круглоухих не-воинов. Раньше он делал это неохотно, через силу, сомневаясь, что поступает правильно — но теперь… В обмен на любые слова любых языков, которыми пользовались существа с круглыми ушами, он готов был поделиться любыми словами аиллуэ в любом количестве. Он жаждал знаний, стремился понять, как, почему, чем круглоухие, а особенно многокожие, смогли добиться такого, о чём и подумать не смели гордые аиллуэ. У него будто глаза открылись: он и до того видел, что многокожим удаётся кормить куда больше ртов, чем народу альвов, что у многокожих есть то, чего нет у народа альвов — и что делает жизнь их легче, удобнее, безопаснее, чем жизнь аиллуэ. Но сейчас он почувствовал, что не существует никаких причин, чтобы и у его сородичей не было того же. Никаких — кроме глупой спеси и ни на чём не основанного чувства превосходства.

Он стал принимать пищу вместе с многокожими, что вызвало их удивление — и одобрение. Он даже попробовал плоть живого существа, загнав природное отвращение в глубь души — но ему не понравилось, и он еле сдержал рвоту. Он пил то, что пили многокожие: оказалось, что у них есть вполне приятные напитки, не ударяющие в голову; всего-то надо было несколько давно знакомых трав залить кипящей водой — и получался настой, который бодрил и придавал силы.

То, от чего пахло перебродившими плодами, он больше не пил.

Он каждый день теперь занимался воинскими искусствами с любыми из многокожих, кто приходил для этого во двор, а не только со Старым и его спутниками, которых знал раньше. Учился уловкам, связкам и приёмам, придумывал свои, осваивая оружие, которое дал ему Старый.

И, наконец, однажды напросился вместе с воинами многокожих упражняться с громотрубами.

Они вышли из дома после того, как светило перешло за середину дневного круга, прошли через всё аиллоу многокожих и спустились к реке. Там было место, где глинистый обрыв переходил в широкую полосу песка, за которой начиналась речная отмель. Речка там расширялась, промывая мягкую породу, и текла через брод глубиной от силы по колено. Крутые берега с обеих сторон расходились шагов на двести. Дважды в год речка заполняла всё между ними, но сейчас, в начале осени, её хватало едва ли на четверть этого пространства.

Там весь город устраивал стрельбы: можно было не бояться, что свинец вылетит выше берега и поразит кого-то.