Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»

«…Взяв Босфор, Россия выполнит одну из своих исторических задач, станет хозяином Балканского полуострова, будет держать под постоянным ударом Англию, и ей нечего будет бояться со стороны Чёрного моря. Затем все свои военные силы она сможет тогда сосредоточить на западной границе и на Дальнем Востоке, чтобы утвердить свое господство над Тихим океаном», – говорилось в итоговом документе «Особого совещания».

Единственным человеком, выступившим против намеченной операции, был тогдашний министр иностранных дел России Н. К. Гирс.

Окончательное решение должно было быть принято государем.

5 декабря 1896 года император Николай II провел заседание Совета министров. Военные предложили провести операцию под видом учений. Флот должен был отправиться к Кавказским берегам, но затем изменить маршрут и на всех парах подойти к Босфору, подавить сопротивление турецких войск, пройти Мраморное море и заминировать вход в пролив Дарданеллы.

Основным соперником в этом конфликте российские политики видели не Турцию, а Великобританию.

После долгих раздумий царь отказался от плана, опасаясь спровоцировать глобальный конфликт.

– Но теперь мы союзники. И 90 процентов взаимных поставок с Антантой шло через проливы, пока турки с немцами не закрыли Босфор. Что, в Лондоне и Париже не понимают нашего общего интереса? – спросил, чуть повысив голос, статский советник. – И позиция государя существенно изменилась, не так ли?

– Да, с самого начала войны, конечно, – кивнул Сергей Дмитриевич и даже, кажется, чуть-чуть улыбнулся. Одними губами. – Он при мне говорил Палеологу – по памяти цитирую, но примерно так: «…Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому моё решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов».

Статский советник Иванов тоже покивал, вот только непонятно – с одобрением или сомнением. Скорее второе, судя по его реплике:

– Вот только ни в Генштабе, ни в Адмиралтействе нет никаких признаков подготовки «радикального решения».

Не прекращая медленной циркуляции вокруг карты, размеченной красными и синими дугами и стрелками, министр и руководитель политической разведки обменялись взглядами. Затем Сазонов бросил подчёркнуто сухо:

– Их решения или промедления – вне нашей компетенции. Могу только предположить, что с сухопутной частью операции не всё так просто. Дунайская армия может пройти только через Болгарию – а она опять нам враждебна. В который раз. Того и гляди в войну вступит на стороне Тройственного союза.

– Есть ещё путь через Грецию.

– А с Грецией, вы же знаете, – сказал, как отрезал Сазонов, – положение скверное. Они, конечно, не враги, но… И помимо прочего германофилов там хватает. Того гляди, к власти придут.

– Ну да, – невесело хмыкнул Алексей Иванович. – «У России только двое друзей: её армия и её флот».

– У прочих друзей, равно как врагов, само собой, хватает интересов и амбиций… Греки желают выступить сами и взять Константинополь, как главные – при нашей поддержке. То есть согласны воевать нашими руками, самим ни за что не справиться. Сколько там у турок?

– На обеих сторонах Босфора? Двадцать дивизий, как минимум. И эшелонированная оборона, опирающаяся на систему фортов и крепостей.

– Куда там грекам… Но они хотят непременно считаться победителями, а в дальнейшем – единоличными распорядителям проливов. А государь и слышать не хочет о греческом флаге над Святой Софией. Впрочем, переговоры идут…

– Боюсь, что не «придут» вовремя, – наклонил голову разведчик. – А счёт уже идёт не на месяцы – на дни. Не ударяем мы – ударяют нас. И на Чёрном море, и на Кавказе, на всех фронтах. Дорого нам обходится промедление…

ГЛАВА 2. ВАДИМ

Курляндия. Тыловой госпиталь близ железнодорожного узла Обертау

На щеках лейтенанта флота Вадима Иванова, сероватых от трёхдневной щетины, проявились те самые ямочки, что так умиляли всегда старшину госпитальных прачек Дусю – молодуху, которую даже пожившие мужики из числа раненых называли отчего-то «мамкой».

Она, засмотревшись, чуть было не кувыркнулась через пиловочного козла, уронила жестяное корыто, чертыхнулась вполголоса:

– …с твоей Ариной.

Хотя, уж точно, её ровесница, двадцатилетняя сестра милосердия Арина, которую, в свою очередь, все в госпитале звали «дочкой», была тут не виновнее, чем пресловутое «платье невестки».

Но, что греха таить, посягательство со стороны Арины на роль «примы», – это уже месяц, как стоило Дусе таких нервов, что казалось ей «карой божией». Неминуемой и вездесущей. И то, правда, – ладно, господа офицеры… Но даже лапотные нижние чины, и те при виде «дочки» подкручивают усы, подтягиваются на костылях, поддергивают мотню на застиранных дожелта кальсонах, – смотреть тошно!