Путь к океану (сборник)

Вскоре с бригантины при помощи линя, которым был обвязан Ермаков, передали на берег канат и за­крепили его одним концом за бревенчатую вышку, а другим – за высокий обломок фок-мачты. Устроили «беседку», которая могла двигаться по канату, подтя­гиваемая то со стороны берега, то со стороны судна. Первым делом в этой «беседке» переправили несколь­ких человек, получивших при крушении ушибы. С об­ратным рейсом на бригантину вернулся Ермаков.

На бак, где было гораздо спокойнее, чем на корме, притащился и капитан, которого под руки вели Маметкул и рулевой Пупков. Тяжелое содержимое его карманов не давало ему свободно двигаться, и он шел с трудом, дрожа в мокрой одежде. Отекшее лицо его посинело. Гвоздев приказал было матросу прине­сти сухую одежду из каюты и помочь капитану переодеться, но Борода-Капустин приосанился и закричал, что никто не смеет ему указывать. Люди его корабля в мокрой одежде, значит и ему не след надевать сухую.

Отправив на берег раненых, Гвоздев предложил капитану переправиться туда же, потому что он едва держится на ногах. Но князь отказался, заявив, что покинет судно последним или в крайнем случае вме­сте с Гвоздевым. Мичман с искренним уважением по­клонился и, не обращая на него больше внимания, по­грузился в хлопоты. Доверив переправу людей Ерма­кову, Гвоздев взял с собою Маметкула и Петрова и через всю палубу пошел с ними в каюту застрелив­шегося лейтенанта.

В первый раз он смог спокойно обдумать поступок Пеппергорна и возмутился. Действительно – вовлечь в тяжкое бедствие людей, погубить красавицу бри­гантину, а потом, не заботясь о их судьбе, таким не­сложным способом выйти из игры!

Тут мичман вспомнил и собственную обиду.

«Еще шпагу отобрал... Навигатор!» – сердито по­думал Гвоздев.

Гвоздев и его спутники с трудом, почти по пояс в воде, пробрались через коридорчик, разделяющий офицерские помещения, и вошли в каюту Пеппергорна.

Здесь плещущей и колыхающейся темной воды то­же было больше чем по колено, но покойник, укры­тый до подбородка черным плащом, лежал на высо­кой койке, выше этого уровня.

Гвоздев откинул плащ и увидал всю длинную фи­гуру Пеппергорна со сложенными на груди большими костлявыми бледными руками. Он всмотрелся в его желтое, будто костяное лицо с длинным печальным носом, горестными складками от ноздрей к губам. За­павшие глаза были закрыты как бы от непомерной усталости. Какое же это было несчастное, измученное лицо! Гнев мичмана сменился презрительной жалостью. «Сколько же горя хватил ты в жизни, бедняга, сколь­ко претерпел неудач», – подумал Гвоздев, глядя на большие костлявые руки Пеппергорна. Но некогда бы­ло предаваться размышлениям. Собрав небогатое имущество самоубийцы в узел, Гвоздев приказал по­крепче обернуть плащом тело Пеппергорна и нести его на бак. Здесь он погрузил Пеппергорна в «бесед­ку», поручил трубачу и самого покойника и узел с его пожитками и отправил этот печальный груз на берег.

В течение нескольких часов удалось переправить всю команду, за исключением Ермакова и шести доб­ровольцев, которые согласились остаться на бриган­тине до последней возможности, чтобы спасти хоть какую-нибудь часть груза и имущества.

Между тем непрерывные удары волн почти совер­шенно разрушили всю кормовую часть, а все осталь­ное едва держалось. Можно было полагать, что если волнение и ветер не утихнут, то к ночи бригантины не станет, лишь на берегу бухты Люзе будут валяться изломанные ее части.

Около пяти часов дня корпус судна получил такие повреждения, что обломок фок-мачты, к которому бы­ла пристроена канатная дорога, стал шататься.

Оставаться было рискованно, да и бесполезно. Все имущество матросов и офицеров, провизия, личное оружие и та часть судовых принадлежностей – запас­ных парусов, канатов, инструментов и прочего, что могло быть спасено, – уже находились на берегу. Спасти тридцать фрегатских пушек, лежавших в трю­ме, и собственные пушки бригантины нечего было и думать.

В два рейса Гвоздев отправил матросов («бесед­ка» брала 4–5 человек) и стал готовиться с Ермако­вым и князем покинуть разбитый корабль.

Князь, дрожа, сидел на палубе у борта. Подняв колени и опустив в них лицо, он напоминал большую сгорбившуюся крысу. Шпага, как вытянутый голый хвост, торчала из-под плаща. Он, видимо, действи­тельно был очень болен. Ермаков и Гвоздев в послед­ний раз обошли судно, перелезая через обломки, по грудь в воде пробираясь под палубою.

Грустно было видеть жалкое состояние щеголева­той «Принцессы Анны». Особенно тяжело было мич­ману. Бригантина стала его родным домом. За три года он свыкся с ней, стал гордиться ею. На бригантине, учась у Пазухина, он научился искренне любить морское дело и стал настоящим моряком... И вот Пазухин умер, а «Принцесса Анна» изувечена вдребезги и скоро совсем перестанет существовать.

– Ну что же, пошли, Ермаков, – сказал Гвоздев сопровождавшему его матросу. – Прощай, «Принцес­са Анна».