Путь к океану (сборник)

Мичман и матрос усадили в «беседку» и привязали дрожащего и стонущего капитана, сели рядом, и хруп­кое сооружение, раскачиваясь на ветру и порой оку­ная своих пассажиров в клокочущие волны, двинулось к берегу. Мичман не отрываясь смотрел назад, на заливаемый волнами остов бригантины с торчащим обломком мачты. На душе его было так тяжело, буд­то бы он оставлял погибать в волнах своего беспомощного друга.

Но вот волны в последний раз окатили пассажиров «беседки». Гвоздев и Ермаков спрыгнули на песок и освободили князя, который тут же и улегся, продол­жая стонать и охать.

Береговые жители и матросы бригантины окружили прибывших. Те улыбались устало и неуверенно, как бы сомневаясь, что всякая опасность уже миновала.

Вокруг «беседки» толпилось вместе с моряками человек тридцать – сорок местных жителей. Все это были мужчины, крепкие, рослые и медлительные. Они были в толстых куртках и высоких, по бедра, рыбачь­их сапогах.

Женщины и дети разноцветными пятнами маячи­ли на кромке невысокого обрыва над пляжем.

За обрывом виднелись дюны, поросшие зеленым дроком и чахлыми соснами.

Высокий голубоглазый человек, без шапки, босой и весь мокрый, выделялся среди жителей и был среди них как бы главным. Он сказал Гвоздеву, улыбаясь дружелюбно, но очень солидно:

– Ну, слафа поку. Все на переку. Мокло пыть куже!..

Это означало: «Ну, слава богу. Все на берегу. Мо­гло быть хуже.»

– Это он и помог мне из бурунов выбраться, – сказал Ермаков. – Он тут вроде старосты у них, что ли. Его Густ зовут.

– Нет, нет... не есть староста, староста там. – И высокий человек махнул рукою в сторону дюн, за которыми, вероятно, находилась деревня.

Удивительно ясные голубые глаза и энергичное лицо Густа, красное от холода, очень понравились Гвоздеву.

Ветер трепал длинные мокрые волосы Густа, и он, отводя их от лица рукою, сказал:

– Шапка потерял море. О! Море шутки плоки.

– Молодец, Густ, спасибо тебе, – хрипло сказал мичман.

Он только сейчас почувствовал, как страшно устал – и душевно и физически. Плечи его ныли, буд­то на них лежала бог знает какая тяжесть. Глаза сле­зились, лицо и руки, исхлестанные и разъеденные со­леной морской водой, распухли и болели.

Но до отдыха было еще далеко. Надо было преж­де всего поудобнее устроить раненых, из которых трое не могли двигаться сами. Надо было найти приют больному капиталу. Надо было до темноты собрать и сложить все, что можно было спасти из имущества бригантины, и назначить надежных часовых. Надо бы­ло просушить и привести в порядок судовые документы, надо было устроить ночлег и найти пищу для мат­росов...

Матросы с «Принцессы Анны» в мокрой и изорван­ной одежде, озябшие на ветру, толпились вокруг Гвоз­дева.

Он снова, как тогда на полуюте, всмотрелся в их лица и вдруг понял, что теперь на них не было того не­доверчивого ожидания, которое он заметил тогда, пе­ред последним рейсом бригантины. Сейчас люди смот­рели на него с ласковым уважением. Мичман понял, что он оправдал их доверие и что теперь они призна­ют его своим командиром не только по чину, но и по заслугам и по праву.

«Какие ребята! Какие отличные ребята!» – поду­мал мичман, глядя в знакомые, но как бы по-новому озаренные лица матросов и чувствуя, что горячая вол­на любви и воодушевления уносит его усталость. Он легко расправил поникшие было плечи, потуже свя­зал в пучок на затылке свои длинные волосы и ска­зал:

– Братцы! Вы устали, голодны и озябли. Вы за­служили отдых. Только дело наше еще не кончено. Надо спасать все, что можно еще спасти, с нашей бри­гантины.

– Что же, Аникита Тимофеевич, дело такое, – за всех отвечал пожилой, сутулый матрос в рубахе с оторванным рукавом. – Дело такое: правильно, от­дыхать рано. Приказывай!

– Вот что, братцы, – сказал мичман. – Судно наше погибло, но флаг и гюйс спасены. Служба наша не кончилась, и присягу с нас никто не снимал. Гово­рить мне много нечего. За честь российского флага я готов отдать свою жизнь и от вас того же требую. Ермаков и Маметиул, ставьте вот здесь флагшток. Тут будет поднят наш судовой флаг – и отныне на этом берегу наше судно и, пока болен капитан, я ваш ко­мандир. Ермакова и Маметкула назначаю боцманами. Трубач, где твоя труба?

– Здесь, господин мичман! – звонко отвечал тру­бач.

– Действуйте, ребята, – сказал мичман Ермакову и его товарищу, передавая им судовой флаг.

Флагшток тотчас был установлен. Мичман отдал команду, громкие звуки трубы перекрыли шум бури, и андреевский флаг развернулся в воздухе над голо­вами матросов.

– Вольно! – по окончании церемонии скомандо­вал мичман. – Ну вот, братцы, а теперь за мной, на работу!

Узнав от Густа, что всех моряков можно будет раз­местить в деревне, до которой было немного более вер­сты, Гвоздев отправил квартирьерами расторопных Маметкула, Петрова и трубача. Они же должны были прислать лошадей, чтобы перевезти князя и раненых. Для Борода-Капустина быстро была устроена палат­ка из паруса. Островитяне, помогавшие матросам, предложили свои толстые суконные куртки, чтобы устроить из них постель и переодеть князя.