Путь к отцу

Друг признался в том, что его озадачивало мое отношение к удобствам, которые дает автомобиль, почему бы нам ими не воспользоваться и почему я так упорно от этого освобождаюсь. Я сказал, что освобождаюсь от обузы, которой чужая собственность связывает и лишает свободы. Почему же свободы лишает, возразил он, когда добавляет, например свободу перемещения, и вообще свободного человека лишить свободы невозможно, потому что она, по его выстраданному мнению, не зависит от внешних условий, потому как это состояние души. И все-таки, возразил я, внешние условия вмешиваются во внутреннее состояние и начинают иногда даже весьма агрессивно диктовать свои правила игры, поэтому свобода всегда начинается с освобождения от собственности. Или от отношения к собственности как к обузе, поучал он настойчиво, поэтому лучше иметь, но не привязываться к ней, чем привязываться, но не иметь. Почему же тогда навязывают эту обузу мне, которому она не нужна, а не тебе, который не против ею отяготиться, спросил я. Но он на это ничего не ответил, потому что, действительно, ему давно ничего не предлагали из непривязчивой собственности.

В бардачке под пластиной карельской березы что-то запищало, было извлечено наружу и оказалось трубкой телефона космической связи, из которой Барин говорил для нас слова, и просьба его заключалась в организации встречи с ним по приезде в наш квартал. Мы уже подъезжали и входили в его подъезд, а он все говорил и говорил свои слова. Когда мы во­шли в его квартиру, мне пришлось слушать сразу два барских голоса: настоящий и слетавший из космоса, он это заметил и положил трубку, продолжив говорить вживую. Мой друг рассеянно крутил гаваной и садился в кресло, я складывал трубку, помещал ее в карман пиджака и тоже садился в кресло, а Барин успешно завершал объяснения своей новой проблемы, которую он дружески возлагал на наши уже опущенные плечи. Неугомонный островитянин через посредников купил особняк внуку, чтобы, по его островным понятиям, наследник соответствовал высокому предназначению. Барин сунул мне бумажку и напомнил про дружбу, тяготы и ярмы, успокоив, что там и появляться надо только изредка, а все затраты оплачиваются предусмотрительным дедом. Когда он на время устало иссяк, всем своим видом показывая настоятельность его просьбы, мы с другом доложили ему о наших сказочных открытиях и умирении, а когда и мы иссякли, то Барин совершил самый замечательный поступок за долгие времена: он встал и своими длинными ногами покрыл стометровку, рассыпав по коврам множество почтовых марок, снова сел и стал выспрашивать подробности. Мы рассказывали по очереди каждый свои, и обрисовалась вполне разносторонняя панорама впечатлений, которая Барина втянула в соучастники, и он тоже взалкал испить из источника мира, потому что у него бабушки разъехались по островам и атлантическим побережьям, а без мира жить больше не представлялось ему желанным. В эту минуту я простил ему беспомощные дружеские обузы, а дедушке его — совершенную наивность, потому что все мы сейчас связались в единую цепочку, удерживающее звено которой в настоящий момент, наверное, подносила к глазам края платочка и пела свои не понятые нами до всей бездонной неисчерпаемой глубины сказки вечности.   Искушения Губина

Моим друзьям, погибшим от вина, посвящается

Солнечным воскресным утром отец Савва бодрым шагом шествовал во храм. Черная ряса, заботливо отутюженная матушкой Серафимой, трепетно развеваясь, ниспадала на вычищенные ботинки. Яркий солнечный свет и небесная синева отражались множеством окон жилых домов. Знакомая улица в этот ранний час еще пустынна и гулка. Только заспанные дворники ширкали метлами да собачники спускали с ошейников своих рвущихся на волю питомцев.

Вот и угол сине-белой двенадцатиэтажки, сейчас за ним покажется его «махонькая церковка». Этот момент утреннего пути казался ему особенно торжественным. Ну, вот она! Как всегда, это зрелище нахлынуло внезапно — из-за обреза затененной стены явился золотой купол белоснежного храма.

Вот он шагает вдоль старинной каменной церковной ограды. Кирпич безжалостно иссечен временем — сколько всего впитали эти бурые камни! А вот и крыльцо с пятью нозд­реватыми ступенями. Тяжелая дубовая дверь открывается плавно и бесшумно. Уютный полумрак храма рассекают золотистые лучи, льющиеся из высоких щелевидных окон подкупольного барабана. Один из лучей осветил лик Спаса Вседержителя. Низкий поклон Тебе и Твоему дому, Спаситель.

Отец Савва прошел в алтарь, зажег свечи, затеплил лампады и погрузился в молитвы покаянного канона.

Под размеренное чтение дьяконом часов он подошел к аналою, покрытому алой парчой, положил на него распятие и Евангелие, взглянул на очередь исповедников. Знакомые дорогие лица. Он приступил к молитве, и исповедники подошли ближе.