Путь к отцу

— Так. Теплый приемчик... «Мироныч порывисто приник к моей засаленной жилетке и окропил ее слезами раскаяния и детской радости. “Друг мой, — сказал он, — только ты можешь спасти наш театр от долговой ямы”».

— Прекрати паясничать, — безразлично бросил Мироныч. — Не вижу необходимости продолжать беседу. Говори, пошто приплелся, и ступай в свою опохмеляльню.

— И ведь даже руки не подал. А я как раз намедни оттер ее с песочком.

— Ты долго будешь испытывать мое терпение? Может, вышибалу вызвать?

— Прежде взгляни на это. Издали, — Сергей вынул из кармана рукопись и показал название.

— Что?! «Лика»? Ты дописал ее? — Мироныч стал похож на гончую, взявшую след.

— Да, любезнейший. В минуты просветления. Итог, так сказать, ночных бдений. Апофеоз моей козлиной песни, трагедии, ежели по-ненашему... Золотая роза на моей трехаршинной грядке.

— Но, если это то, что от нее ожидали... Слушай, это же пять нулей после девятки на счету в швейцарском банке!

— Если ты еще веришь в мою компетенцию, то это гораздо — ты вник? — гораздо больше того, что вы от нее ожи­дали.

Мироныч решительно запер на ключ дверь кабинета, вы­ставил на стол матово-пузатую бутылку «Мартеля», плеснул в хрустальные стаканы.

— Выпьем?

— Ну-ну... — Сергей вылил в рот ароматную густую жидкость. Налил до краев свой стакан и залпом выпил.

— Может, перенесем разговор в ресторан?

— Я, знаешь ли, в последнее время специализируюсь по забегаловкам. Что, заинтересовало?

— Да, недурно было бы ознакомиться...

— А потом поставить свою подпись — и на театральный Эверест?

— Фу, какой ты!

— Знаешь, а я ведь, идиот, хотел ее тебе продать за стольник.

— Да возьми хоть десять стольников! — Мироныч швырнул на стол пухлый бумажник. — Зачем она тебе? Ты же ее все равно спустишь. Как спустил библиотеку свою, хрусталь, китайский фарфор. Ты все равно пропьешь!

— Возможно. Может быть, даже сегодня. А может быть, и нет...

Сергей водил утюгом по сырой газете, с ухмылкой припоминал сначала высокомерную, потом умоляющую физиономию Мироныча. «Э, нет, старый плут, эта пьеса не для твоих цепких пальчиков. Это, может быть, все, что у меня осталось. Это я не пропью».

Театр... Слово-то какое торжественное! Блистающий мир. Аплодисменты. Овации. Любовь публики. Да, было времечко! Его выхода ожидали. Ходили не на пьесу, а на Губина.

А предложений сколько! Только крутись. Взвалил на себе и студенческий театр миниатюр, и эстраду. На телевидение приглашали. Деньги сыпались — со счета сбился.

Рестораны, бары, дачи. И всюду коньяк, шампанское... Вот-вот. С этого и началось.

Да нет. Не с этого. Тогда еще все было неплохо.

Но потом... Алешка... Его нелепая смерть так резанула по сердцу! Единственный сын, продолжатель старинного рода. Носитель надежд и традиций. Умница, красавец. Меня обожал... Все рухнуло. С ним ушла под землю половина моей души. Потом — мать. В том же году...

Потом ушла Ольга. Ну, это — закономерно. Связывал нас только сын. Меня она не любила, не понимала. Считала психом. Ей нужен был домашний пес: захотела — погладила, захотела — прогнала. А тут — неделями его нет. Все новости о муже из газет, телевизора да сплетен, коих было выше нормы.

Закономерно... Но с ней ушло все остальное. Душа опустела.

Вот тут и пришло оно — розовое, красное, белое. Винишко. Винище. Злодейка с наклейкой. И понеслось...

Не дождавшись возвращения Дуси, Губин спустился этажом ниже и толкнул дверь Вадима. Эта дверь всегда открыта. Губин, согнув спину в полупоклоне, вошел в комнату.

— Серега, налей себе чего-нибудь, — Вадим царски восседал во главе стола и правил застольем. За столом сидели девушка и двое мужчин. Они с интересом взглянули на Губина. — Это великий актер-трагик провинциального погорелого театра Сергей Порфирьевич Губин.

— Сергей Портвейныч, — поправил Губин и приложился к ручке девушки. Затем приложился к фужеру. — Это, безусловно, портвейн. Но какой мягкий!

— Португа-а-альский, — наставительно пропел хозяин. — Это вам не у Пронькиных. А знаете, как переводится «портвейн»? Портовое вино. Собственно — это вино амбалов. А вы знаете, что такое «амбал»? В переводе с французского — это грузчик. Знать смысл слов, не тот, что сейчас, а первоначальный, — это необходимо каждому разумному человеку. Вот, например, кто знает, что такое «попыхи»? Есть такое выражение: сделать что-то впопыхах. А вы знаете, что «попыхи» — это нижнее белье? Ну, разве это не интересно! Это семантика, это вэшчь. У нас сначала было слово!

— А потом слова, слова... — вставил Андрей, брат Вадима.

— В переводе на французский «прихожая» значит сортир; «пижон» — это голубь, голубок такой с выпяченной грудкой, — Вадим довольно похоже изобразил пижона.

— Ой, Вадим, какой ты у нас умный! — прошептала черноглазая красавица Валя.

— Турчанка меня понимает... Впрочем, об этом попозже и поподробней, пожалуйста, — закатил глазки восхищаемый.

— И когда ты только успеваешь все это читать? — девушка положила на губку прозрачную виноградину.