Путь к отцу

— Барьев дзэс^[3]. Вазьми, жэнщина. У меня семья далеко, по дэтям очень скучаю. Вазьмы. Пакушайтэ.

— Спасибо, отец. Дай Бог вам здоровья. И детишкам вашим. И жене...

— Спасибо, дедушка! Спасибо вам! — пропищала Ниночка и пробасил Павлик.

Нет, не удержала Лиза свои слезы. Они капали и капали с подбородка на загорелые ладони. Дети притихли. Но вот Лиза вытерла лицо, улыбнулась и поставила перед ними пакет: «Кушайте, мои хорошие. Вам через этого доброго человека Сам Господь дарит за вашу любовь!» И ребята впились зубками в сочные персики.

Только в такие вечерние минуты Лиза позволяла себе забираться в воду и могла сидеть в ней подолгу, качаясь на волнах полегчавшим телом. На кромке берега у самой воды под слоем песка прятались слои голубоватой глины. Лиза натиралась этой скользкой мягкой глиной от ног до лица, ждала, пока она высохнет, смывала ее речной водой и снова повторяла процедуру. После третьего-четвертого натирания кожа становилась мягкой и эластичной. Каждая клеточка тела благодарно дышала.

Ниночка после таких процедур долго задумчиво смотрела на улыбающуюся маму и на выдохе произносила:

— Ух, и красивая же ты у нас!

Усталые, притихшие и довольные, они брели домой. На лавочках под деревьями с пожухлой серой листвой сидели люди и глядели по сторонам. Вот сдвинутые лавочки, окруженные толпой задумчивых мужчин: здесь играют в шахматы. А вот подальше, под кустом сирени, — стол с доминошниками. Отсюда иногда слышались азартные возгласы и жаркие обсуждения, что-то о рыбах. Молодежь молча носится на роликах, стремительно лавируя между прохожими. Почти у каждого в ушах — наушники плееров. А там в высокой траве на кирпичах устроились любители выпить на природе.

От этой раскрасневшейся компании отделилась серая лохматая тень и с громким злобным лаем подскочила к Ниночке. Испуганная девочка прижалась к коленям матери и, в ужасе замерев, следила, как все ближе клацают длинные собачьи клыки. Павлик пытался отмахиваться от собаки пакетом с фруктами, но сверкнули янтарные клыки — и на пакете появились несколько длинных порезов. Лиза вышла вперед, загородив детей, и троекратно перекрестила собаку. Та вдруг молча присела и, тихо рыча, позволила им уйти.

— Что же ты не молилась, Нинуля? Я же тебя учила, что надо читать Иисусову молитву, тогда собака не тронет, — говорила она, гладя испуганного ребенка по головке.

— А эта собака не знает Иисусовой молитвы! — сквозь слезы звонко прокричала девочка.

— Зато бесы, которые ее лаять заставляют, прекрасно знают, потому и разлетаются, как грязь из-под ботинок. В следующий раз сразу молись — и ни одна собака, вообще никто тебя не тронет. Поняла?

— Поняла, — всхлипнула Ниночка в последний раз и, успокоившись, глубоко прерывисто вздохнула.

Не меньше сестренки испугавшийся Павлик молча сопел, не имея права проявлять свои эмоции. Лиза мельком взглянула на сына, и в голове пронеслось: «Совсем мужичком становится. Защитник!»

Они вышли из сквера и встали на обочине, пережидая поток машин. В нос ударили выхлопные газы, в горле запершило, глаза зачесались. Перебежав дорогу, они, кашляя, быстрым шагом двинулись по разбитой асфальтовой дорожке в сторону высившейся громады их дома. Оттуда уже доносился требовательный рев крупного рогатого скота.

Синеглазка стояла среди двора и трубно ревела, желая опорожнения переполненного вымени. Лиза отдала сумку Павлику, а сама, приговаривая ласковые слова своей ненаглядной синеглазой кормилице, направилась на вечернюю дойку.

Дома Лиза успела лишь развесить мокрые полотенца и купальники, отлить молочка соседке, бабушке Матрене, как в дверь позвонили. На пороге стоял Моня с букетом цветов и до щекотки в носу благоухал резким одеколоном.

— Я тут... решил зайти, так сказать и прочее... Вот! — он протянул пахучие бордовые пионы.

— Заходи, Монюшка. Только я не успела плюшек напечь.

— Это не страшно. Я уже побеспокоился, — он из-за спины жестом фокусника достал коробку с тортом. — Вот! И чаек принес индийский, со слоником.

Коробочку с чаем он вынул из брючного кармана и тоже протянул Лизе.

— Что уж ты так потратился-то!

— Да нам только в радость, на вас тратиться.

Под жужжание сепаратора, в котором взбивалось свежее масло, они сидели на кухне и раздавали детям куски торта с забеленным молоком индийским чаем. Моня умиленно любовался детьми и их мамашей. Когда дети ушли к себе играть в вечерние шашки, он срывающимся голосом заговорил:

— Так вот... я чего... женись на мне!

— Вообще-то женщины обычно выходят замуж. А потом, я уже как бы немножко и замужем.

— Да где он, твой залетный? Мотается по необъятным просторам, а ты одна тут с детьми маешься!

— А вот это уже наше дело. Только муж у меня такой, какого заслужила, а другого не надо.

— Да я для тебя!..

— Сколько хошь баков с фекалиями сменю, да? Ой, прости...

— Да ничего, я ж понимаю. — Он принюхался к себе и успокоено продолжил: — Только сегодня я последний день сменщиком баков работал. Все, завязал! Смену себе вырастил. Достойную. Я теперь прогревом двигателей буду заведовать.

— Это теперь от тебя бензином будет пахнуть?