Путь к свободе

— Мне непонятно, — обращаясь к Францу, заговорил он, — как ты можешь так говорить: ты же офицер! Ты должен бить своих врагов!

— А кто же враги?

Вмешался больной, сказав с тревогой:

— Перестаньте говорить о политике, это может кончиться плохо. Франц, за такие разговоры ждет петля. У барона фон Гольдштейна она наготове.

— Не пугай меня бароном! Смотри, как бы он первым не повис в петле! — Франц схватил бутылку и размахнулся.

Офицеры вскочили.

Больной офицер подбежал к Францу, выхватил у него из кобуры наган и истерично закричал:

— Прекрати!.. Замолчи!.. Убью!..

3

Сводный оркестр невпопад грянул «Гром победы, раздавайся…» Собравшиеся шумно рассаживались за столами, протянувшимися через весь зал. Блестели хрустальные вазы, увенчанные свежими крымскими фруктами: золотистые кисти муската и шашлы свисали с них, касаясь белоснежных скатертей. Многочисленные бутылки ярко горели золотыми горлышками. Огромные фарфоровые вазы с живыми цветами высились на столах.

На почетное место важно уселся генерал Гагарин; справа от него — Пуришкевич, слева — барон фон Гольдштейн. Пуришкевича окружали русские офицеры, барона фон Гольдштейна — немецкие.

Старшина вечера Месаксуди развлекал Пуришкевича. Бок о бок с ним сидела Ирина Крылова — стройная, красивая женщина. Она была в белом дорогом платье. Ее красивые плечи были окутаны мягким горностаевым палантином.

Ирина Крылова, врач по образованию, была приглашена Месаксуди на этот вечер со своим отцом, известным петроградским профессором-хирургом, который поставил на ноги безнадежно больную мать Месаксуди.

Лакеи в черных фраках неслышно разносили напитки, подавали жаркое….

Музыка внезапно смолкла.

Гагарин поднялся, и обернувшись к Пуришкевичу, торжественно произнес:

— За здоровье родного и уважаемого нами гостя! За единую неделимую Россию! За здоровье Антона Ивановича Деникина!

Не успели прокричать «ура», как вновь загремела музыка. Над столом возвысился Пуришкевич.

— Он хочет говорить!

— Тише, господа!

Пуришкевич, волнуясь, начал на высокой ноте:

— Россия!.. Растерзанная, великая мученица! Ты протягиваешь свои руки ко всем странам мира и просишь помощи! Просишь, как погибающая… Твое могущество распято на кресте. Но близко, близко твое воскресение из мертвых!..

Слезы выступили на глазах оратора, рука судорожно взметнулась кверху.

— Пьем за великое возрождение великой России!

Вскоре гости, охмелев, кружились по залу.

Лысый, хотя еще и молодой, высокий полковник едва стоял на ногах. Он смеялся и командовал:

— Приказываю всем молодым женщинам ни в чем не отказывать победителям! Офицерам Добрармии! Германским офицерам!

Пожилая, толстая, раскрасневшаяся дама махала розовым платочком полковнику и декламировала:

— Мы — покорители, мы — римляне… Ура!.. Россия… я вся для тебя!..

Месаксуди подошел к Ирине.

— Это ужасно, — заговорила она с болью в голосе. — Я вот смотрю на все… Гадко… Вам не кажется, что мы летим в какую-то пропасть?

Месаксуди засмеялся.

— Что вы говорите? Юная Ирина Васильевна, стыдно вам! У вас впереди жизнь!

— Жизнь?.. Не знаю… Я думала: кончу университет, начну работать, приносить людям пользу! А теперь что? Кто я? Чем жить завтра? Для кого жить?

— Выходите замуж, — вдруг полушутя сказал Месаксуди, — и тогда вы по-иному взглянете на жизнь. Семья исправляет, регулирует человека… возбуждает интерес к жизни.

Ирина покачала головой и спросила:

— А разве вас, Петр Константинович, не охватывает страх? Вот посмотрите на того офицера, который сидит и спит, вот тот, чья голова отвалилась назад. Вы поглядите на рот, на его лицо: ведь это же покойник!

— Ирина Васильевна, нельзя обобщать.

— Посмотрите вон на ту женщину, что сидит возле пьяного полковника, вон на ту, в цветной шляпке… У нее платье выпачкано вином… А ведь она, может быть, мать.

— Вы слишком впечатлительны, — сказал Месаксуди и подвес ее руку к своим губам.

— Мне хочется домой, — сказала Ирина.

— Я вас провожу… — заторопился Месаксуди, поднимаясь и неуклюже беря ее под руку. — Не забудьте, что завтра мы едем в театр слушать программную речь Пуришкевича. Он на многое раскроет вам глаза.

— Программную?.. Скажите: правда, что генерал Гагарин самолично убивает людей?

— Да что вы, Ирина Васильевна! Он же генерал, стратег, он — власть… Гагарин очень далек от этого…

В зал ворвался немецкий полковник, испуганный, растерянный. Озираясь по сторонам, он говорил по-немецки:

— Там… солдаты… Полк взбунтовался… Меня преследуют!

— Вздор! — крикнул барон и бросился к выходу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В один из воскресных теплых дней в город на базар съезжались крестьянские подводы.

Площадь огласилась шутками, смехом, витиеватой руганью.

Каждый в этом большом людском море рассчитывал на удачу, на счастье. Но удача и счастье легко ускользали из рук. На лицах людей была написана тревога. Многие не хотели старого, но оно возвратилось, его принесли на своих штыках немецкие оккупанты и русские белогвардейцы.

Базар шумел.

— Не покупайте у той, она немецкие марки только берет! Купите у меня, я и советские возьму, пускай я буду глупая! — кричала одна широкоскулая баба.