Путь к Цусиме

Адмирал, по-видимому, пользовался также и безграничным доверием Государя. На это указывают между прочим и Высочайшие телеграммы в Нози-бей, предоставлявшие адмиралу дальнейшую полную свободу действий, и те особые знаки милостивого к нему Монаршего внимания, которыми пользовался адмирал по возвращении своем из плена. В свою очередь и адмирал не скрывал от Государя свои все убывавшие в походе силы и энергию. До Владивостока Рожественский все-таки надеялся довести эскадру; а на возможность сохранить свои силы еще и для дальнейших действий не рассчитывал даже и он сам. В этом смысле и была послана Рожественским телеграмма Государю из Сингапура. He удалось однако выполнить даже и первого обещания…

* * *

Что же касается до ежедневных, — так сказать, будничных отношений между адмиралом и эскадрой в походе, то они оставляли желать многого. Благодаря своему железному характеру и строгой дисциплине, повиновения он достиг образцового, но любим он не был, особенно сильно его недолюбливали и команда, и офицеры за его грубое, резкое обращение и жестокость.

"Во время стоянки у Мадагаскара", пишет в своей брошюре бывший матрос А. Затертый, "Рожественский заставлял матросов обучаться гребле на шлюпках; для этого приходилось многократно объезжать вокруг всей эскадры; и матросы так уставали при этом, что по возвращении с этого учения, проходя по палубе, шатались словно пьяные. Для людей, и без того уже изнуренных постоянными тяжелыми судовыми работами, Рожественский систематически обращал это учение в мучение"…

Человек болезненно-раздражительный и вспыльчивый до крайности, Рожественский делал крайне тягостным положение своих подчиненных.

На "Суворове" все прятались, когда адмирал выходил наверх… Сигнальщики начинали дрожать от страха и терять всякое соображение, когда адмирал появлялся на мостике: каждый из них хорошо знал, что за малейшую оплошность адмирал не задумается сломать сигнальную трубку о голову виновного ("Н. В." № 10.714).

По сообщению нашего товарища, была однажды такая дикая сцена: "По спардеку "Суворова" идет Рожественский и видит, что матрос "лопатит" палубу не вдоль досок, кроющих ее, а поперек. Внезапный припадок гнева охватывает адмирала; с искаженным лицом бросается он к матросу, вырывает у него из рук лопату и начинает колотить его ею".

Нередко доставалось от него и офицерам, этим "позорным начальникам позорной команды, недостойным возвращения на родину", как характеризовал он их на второй день Пасхи во время крупного "разноса" на одном из броненосцев. Ругатель, каких мало, Р. в сношениях с отдельными офицерами и даже целыми кораблями часто злоупотреблял этим средством и достигал иногда не того результата, которого желал достигнуть.

Особенно беспощадно ругал он тех, кто надоедал ему с пустяками и хотел выслужиться перед ним; ругал и тех, кто явно не хотел работать, у кого заводились на судне всякие неисправности… Перед приходом отряда Небогатова в воды Аннама один из мелких броненосцев передал по семафору, что он принимает, должно быть, телеграмму Небогатова. Со своими, по обыкновению, неприличными "приправами", адмирал высмеял это заявление в следующих словах: — "Если Вы…….. хотите отличиться, то подымите снгнал "хочу отличиться"; адмирал подымет — "добро", и тогда отличайтесь"… При подобных же условиях на Мадагаскаре "Корея" получила благодарность адмирала за приемку телеграммы с "Олега", когда Рожественский с нетерпением поджидал отряда Добротворского. В данном же случае у адмирала было другое настроение… И это все отлично знали, что проявлять свою инициативу можно было только тогда, когда были на лицо какие-нибудь признаки, что попадешь "в точку"; а иначе лучше было молчать и не привлекать к себе внимания свирепого адмирала. Так было, напр., и на Мадагаскаре. Еще раньше "Кореи" телеграмма с "Олега" была принята другим кораблем, но командир его, по своим соображениям, не решался беспокоить адмирала… Такого рода ложь считалась ни во что.

"Но в общем команда, и строевая, и машинная, верила в Рожественского и, пожалуй, по своему его обожала. Хорошее отношение команды к нему особенно видно было во время посещения им судов: на большинстве судов матросы все до одного сами выбегали во фронт, чего обыкновенно не наблюдалось при посещении судов другими начальствующими лицами. Команде нравилось то, что он был не только требователен, но почти всегда и справедлив, что он проявлял свою требовательность не только по отношению к нижним чинам, но также и к офицерам, часто вызывая скрытое неудовольствие среди последних. Строевые офицеры, гулявшие по палубам обыкновенно в белых перчатках, недолюбливали когда приходилось снимать перчатки и приниматься за работу, a особенно возиться с погрузкой угля. Не могло нравиться им, конечно, и лишение свободы посещения берега, запрещение ночевать на берегу, наказания арестом за невнимание на вахте, за незнание семафора, за недостойное офицерства безобразное поведение и т. п."