Когда он поступил посыльным, уборщиком и разнорабочим к угрюмому Гранди – хозяину пекарни на улице Холборн, – то не сразу сказал об этом Эльзе, боясь упасть в ее глазах. Однажды она спросила, почему он уходит рано утром и возвращается поздно вечером, и он как можно небрежнее объяснил, что нашел отличную работу, связанную с продажей муки и выпечкой хлеба. Гордая его успехами, Эльза поинтересовалась, можно ли ей как-нибудь днем заглянуть к нему, но он сказал, что это далеко в Сити и одна она дорогу не найдет. Она предположила, что там, наверное, хорошо платят, а он ответил, что пока средне, но со временем будут платить много. Когда же она, радуясь, как ребенок, спросила, сколько это во франках, он лишь отмахнулся – мол, вот пристала.
Джулиус подметал хлебные крошки, открывал ставни, бегал туда-сюда с корзинами хлеба и стоял у печей, закатав рукава и обливаясь потом, сносил окрики и брань Гранди, отличавшегося прескверным характером из-за мучившего его ревматизма, и ни разу не проявил нетерпения и не вспылил, а кротко произносил подобострастное: «Да, мистер Гранди», «Нет, мистер Гранди», «Иду, сэр», «Чего изволите, мадам?» – думая при этом: «Ничего, это ненадолго, скоро все изменится, очень скоро…»
Он не обращал внимания на усталость и работал за троих, получал комиссионные за новых покупателей и процент с недельных заказов. Он обладал способностью смотреть далеко вперед, пусть его никто и не понимал. Улица Холборн – центральная, оживленная, со временем тут будет еще больше транспорта, недвижимость вырастет в цене. Лавка Гранди, где он тянет лямку за гроши, соседствует с другими лавками и домами, их можно выкупить, снести, построить что-то другое. Гранди уже старик, сына у него нет, и дело передать некому. Через год-два он с радостью продаст пекарню. Видеть, как твое дело ширится и растет как на дрожжах, раскидывает щупальца, завоевывая все больше пространства, увеличиваясь день за днем и год за годом; как маленькое предприятие вырастает в концерн, небольшая прибыль становится стабильным доходом, доход превращается в богатство, а богатство дарует тебе власть, – это ли не прекрасная мечта? Причем не такая уж несбыточная.
В душе Джулиус хранил восхитительную тайну – уверенность в том, что он нигде не пропадет. Секрет этот был подобен драгоценности, что носят за пазухой и украдкой поглаживают в темноте, согревая теплом своих рук. Нет, он никого не посвятит в свой блестящий план. Эти англичане – всего лишь пешки в его игре, а старый Гранди, вопящий: «Леви, поди сюда!» «Леви, сделай то, сделай это…» – похож на разъяренного индюка, что бегает туда-сюда в отведенном ему мирке.
«Все они – ничто и никто», – думал Джулиус. На тротуарах теснились люди, спеша домой после рабочего дня, по мостовой громыхали повозки, ползли омнибусы, запряженные уставшими лошадьми, забрызганные грязью экипажи с цоканьем проносились в сторону Вест-Энда с его яркими огнями и толпами театралов. Джулиус стоял посреди улицы, слушая грохот транспорта и звонкие крики мальчишек-почтальонов, разносящих вечерние газеты. Он в Лондоне, он стал его частью, но не подчинился ему. Однажды он завладеет этим городом и сделает с ним все, что ему вздумается.
– Ты со мной совсем не разговариваешь, – пожаловалась как-то Эльза, гладя его по плечу. – Приходишь с работы и сидишь молча, смотришь куда-то. О чем ты думаешь?
– Оставь меня в покое, а? – огрызнулся Джулиус.
Он распахнул окно жалкой каморки на Клиффорд-стрит, высунулся на улицу и застыл с поднятой к небу головой, будто слушал какую-то музыку, а по лицу его блуждала загадочная улыбка.
Какой же он у нее странный! Что там такого за окном? Бескрайние серые крыши с печными трубами, грохот экипажей, стук колес по мостовой, свистки поездов, крики играющих детей-кокни, заунывные звуки шарманки, бренчание фортепиано в доме напротив.
Порой от всего этого шума и убогости становилось так тяжело на сердце! Эльза закрывала глаза и вспоминала душистые запахи и звуки Касбы, амбру, пряности, пурпурные лепестки бугенвиллеи, которые ей уже никогда не держать в руках, и думала: «Что станется с нами? Зачем мы здесь?»
Порыв ветра загнал дым обратно в трубу, наполнил комнату холодом. Джулиус по-прежнему стоял у окна с закатанными рукавами и непокрытой головой, блуждая в мечтах. Эльза задрожала и закашляла, прижав ладонь к горлу.
– Закрой окно.
Он молчал, будто ждал чего-то, потом обернулся к ней, все так же странно улыбаясь, и позвал:
– Иди сюда. Слышишь?
Вместе они высунулись из окна, но Эльза слышала только все тот же шум улицы – ужасный звук, который будет преследовать ее всегда.
– Что? Я ничего не слышу.
В ответ он только крепче прижал ее к себе и произнес:
– Вот бы облечь все это в музыку!
Она прижалась щекой к его щеке:
– Не хочу об этом думать. Здесь все слишком большое. Я себе кажусь такой маленькой и несчастной. Крошечной точкой, от которой ничего не зависит, и от этого я начинаю думать, а зачем вообще верить в Бога.